Старенький, худой и болезненный Энгельс встретил меня, сидя в большом старомодном кресле у такого же старинного круглого стола, покрытого скатертью. Перед ним на красной салфетке лежало Евангелие. Я это сразу понял, так как два столбца увидел на пожелтевших листах книги. С левой стороны на русском с ятями и ерами, с правой на церковно-славянском. Так только Евангелия во времена оные издавали.
Долгий у нас разговор с Энгельсом был. Разделил он свою жизнь на этапы и о каждом подробно поведал. Видно, что готовился. Когда же я его спросил, почему он только сейчас принять Крещение решил, то он, не задумываясь, ответил:
— Вы знаете, я ведь физику преподавал, сплошная материя и силы. Бог, кажется, и ни при чем. Да вот нестыковки две определились: первая та, что физики великие, чьи законы я детям рассказывал, почему-то в Творца верили; а вторая вообще странная на вид — я за всю жизнь так и не сумел научно обосновать, почему вот эта вишня под окном, когда расцветет — меня радует, а когда солнце заходит — мне грустно становится. Оказывается, нельзя все законами обосновать…
— А вот, — добавил Энгельс, указывая на Евангелие, — книжку эту у сестры взял, читать ее начал — и понимание пришло. Само пришло. Без формул, расчетов и выводов. Да и до тех слов дочитал, где говорится, что творческая жизнь продолжится лишь тем, кто крещен будет.
Вот такая у меня с Энгельсом огласительная беседа получилась.
Когда к таинству Крещения готовиться начали, я вспомнил об обязательной, но за беседой на второй план ушедшей проблеме.
— Энгельс Константинович, а имя-то какое возьмете? Нету нас в святцах Энгельсов…
— Меня, батюшка, во дворе для краткости и русскости все Генкой звали, а жена покойная, когда еще встречались до свадьбы, Женечкой величала. Уж не знаю, отчего ей так нравилось. Может быть, и окрестите меня Евгением?
Так и порешили. Стал наш Энгельс рабом Божьим Евгением.
* * *
Нет уже Евгения Константиновича в мире этом, но как-то спокойна душа о его будущности в вечности, а в синодике поминальном так и записано: Евгений — Геннадий — Энгельс.
Отец Павел своего правящего архиерея видел нечасто и не потому, что придерживался старого солдатского (и поповского тоже) правила «подальше от начальства, поближе к кухне», а из-за того, что из своих палестин до епархиального управления было без малого полторы сотни километров, из которых половина — грунтовка. В прошлом году, летом, владыка приезжал в престольный день. Литургию отслужил, слово свое святительское сказал и каждого прихожанина расцеловал. Да и как не расцеловать, если прихожан на архиерейскую службу пришло аж двадцать две души?