Я не умолкала ни на минуту, следя за выражением его лица. Мне вдруг стало небезразлично, что он обо мне подумает, а такого раньше никогда не случалось.
Все это время мать Шейкера находилась в этой же комнате. Сидя в кресле-качалке лицом к окну, она плела кружево. Когда Шейкер завел меня в комнату, слегка подталкивая в спину, миссис Смолпис не обратила на меня ни малейшего внимания. Шейкер поставил для меня стул у низенького столика напротив камина и вел себя так, словно мы были в комнате одни. Через некоторое время я тоже перестала обращать внимание на присутствие старушки.
Я изучала окна, обрамленные строгими шторами и запотевшие от тепла. Широкая каминная полка могла похвастаться большими круглыми часами в лакированном футляре в окружении коллекции фарфоровых собачек. Ногам было тепло, так как пол покрывал толстый, обшитый по краям бахромой ковер. На дубовом комоде рядом с волосяной ширмой стояло множество стеклянных безделушек, раковин, крошечных лакированных подносов и ярких цветастых коробок от печенья. Комната буквально излучала благопристойность и благополучие.
Над комодом висела картина в синих, зеленых и белых тонах, изображавшая какой-то чужеземный храм. Даже на мой взгляд исполнение оставляло желать лучшего, но цвета приятно радовали глаз.
— Что здесь нарисовано? — спросила я, закончив свою историю.
Шейкер перевел взгляд с меня на картину, а затем обратно, так, словно мой вопрос его озадачил. Или, скорее, удивил. Он произнес странное название, что-то похожее на «Таджатагра», и сменил тему разговора.
— Значит, вам снова придется собирать деньги? — спросил он.
Шейкер так и не прикоснулся к своему бульону, который уже давно остыл, и все время передвигал чашку по лакированной столешнице, каждый раз перемещая ее всего на несколько миллиметров. Он просто не мог сидеть неподвижно. Подозреваю, он не пил бульон, потому что боялся расплескать дрожащими руками содержимое чашки.
Я вздохнула.
— Сейчас я даже боюсь об этом думать. Но, конечно, я все начну сначала. Что еще мне остается делать? Я потеряла все, кроме кулона моей матери. Какой у меня выбор? — повторила я, проводя пальцем по ободку чашки.
И тут заговорила мать Шейкера, из-за чего мы с ним подпрыгнули от неожиданности.
— Какой выбор? — Она уронила недовязанное кружево на колени и уставилась на меня. — Разве тебе неизвестно о чудесах, творимых Господом?
Ее голос звучал слишком громко — может, она была глуховата, а может, просто злилась.
— Раньше я посещала церковь с матерью, когда она была жива, а затем продолжала ходить туда еще некоторое время после ее смерти. — Ради Шейкера я старалась говорить с уважением, но уже успела возненавидеть эту женщину за ее подозрительный взгляд и ханжество.