— Вряд ли доведется нам пить вместе!
Пидипригора в упор взглянул на Погибу и весь напрягся, как перед боем. Это пришло к нему то природное упорство, которое уже не раз выводило его на крутые повороты. Мягкий и мечтательный по натуре, он легко уступал более настойчивым и говорливым, не умел ссориться и грозить, но, когда брало за живое, никто не мог поколебать его.
— Вряд ли доведется пить вместе?! — повторил Погиба.
У него от неожиданности задрожала рука, самогон переплеснулся через край стакана, смочил шершавый, иссеченный верстак и жалобно закапал на пол, где умирали душистые бархатцы и гвоздики.
— Это как же прикажете понимать, пан сотник? — Тяжелое, полное подполковничье лицо трезвеет, но вдруг смягчается в улыбке. — Это вы об опасности, о нашей смерти?
— Нет, о своей жизни. — Пидипригора бережно положил хлеб возле миски. — Я честно привел вас на хутор, а сам иду домой. С меня хватит войны! — И он на всякий случай отступает от Погибы.
— Крысы первыми покидают тонущее судно? — Табачные глаза подполковника блеснули недобрым огнем.
— Нет, теперь крысы кусаются, защищаясь до конца!
Эти слова поднимают подполковника со стула.
Они стоят друг против друга, злые, уже непримиримые, готовые на все.
— Значит, пан сотник, руки вверх и в ноги комиссарам?
— Комиссары дают мужикам землю.
— И вам три аршина отмерят. Чтоб не больно жирно было.
— Это уж как выйдет, — отвечает сотник; его ударили в самое больное место.
— Они же только за одну любовь к Украине ставят к стенке. Интернационалисты…
— Как выйдет, — тихо повторяет сотник.
— Вы, герой святого дела, неужто станете изменником?
Подполковник улавливает сомнение на побелевшем как снег лице сотника. Но эти слова смывают с Пидипригоры противную волну расслабленности.
— Нет, пан подполковник, мы не герои святого дела, — покачав головой, говорит Пидипригора. — Это мы только думали так, пока не стали игрушками чужой политики и не пошли торговать своей землей направо и налево.
— Э, сколько вы тут наговорили! — укоризненно покачивает головой Погиба, едва сдерживая гнев. — Разберемся с одним, а потом за другое. Да, я не возражаю, чужие государства оказывают нам помощь, но зато у нас есть свое правительство, хоть плохонькое, но первое украинское правительство.
— А какая ему цена?
— Дороговато, как и всякое правительство, — пытается отшутиться Погиба.
— Нет, пан подполковник, дешевенькое у нас правительство, не дороже уличной девки. Какое же это правительство народной республики, если в столице у него — в Каменец-Подольске, на нашей же земле, — польский староста сажает в кутузку, как жуликов, сразу троих наших министров? Вы знаете в истории подобный позор?