Даже Супрун не выдержал.
— Клим, побойся бога, раз людей не боишься! Где ж это видано постольку разом потреблять этой дряни! — воскликнул он, показывая пальцем на порожнюю посуду.
— Я, дяденька, привычный, — не обиделся, а рассмеялся Клим и потянулся тонкой рукой за хлебом.
И Супрун, хоть не его дело было поучать при отце чужого сына, стал ему выговаривать:
— Пропадешь, парень, ежели за отцом потянешься. Не доведет он тебя до добра. Маму, свою маму слушай — она у вас мученица.
— А я долго при отце не буду, поеду в город на курсы, — беспечно ответил Клим и набил полный рот немудреной закуской.
Супрун знал — Клим и сынок Олександра Пидипригоры лучше всех учились в церковноприходской школе, а теперь вбили себе в голову, что будут и дальше учиться. Им, вишь ты, не хочется барахтаться в навозе. Ну, Юрко, может, и станет человеком, а на кого выучится Клим, который уже и работать ленится, и до чарки охотник?
Из светелки торжественно вышла Федора, равнодушно посмотрела на Клима и разжала перед Супруном кулак. На ее ладони лежали две пары цыганских сережек; одни были черные, с огоньком, а другие сияли, как осколки солнца.
— Вот эти я возьму. — Супрун взял с Федориной ладони те, что получше. — Сколько за них?
— Денег не беру, только хлеб.
— Много?
— Мешок пшеницы.
Супрун лишь на миг сдвинул брови — не слишком ли дерет с него баба? — но сразу же проговорил:
— Завтра привезу тебе хлеба. Можно брать твои игрушки или не поверишь?
— Кто ж вам на селе не поверит! Берите. Даже самой жаль, — вздохнула Федора, почтительно провожая его до дверей.
На улице Супрун разжал кулак, внимательно рассмотрел две маленькие, похожие на кувшинчики сережки, и его охватило сомнение: стоило ли их брать? Это сомнение мелькало среди его неповоротливых, тяжелых мыслей все время, пока он шел домой. Он не удивился, что Олеся все еще сидела на бревне возле овина, подперев подбородок коленями. Услыхав его шаги, она проворно поднялась, пошла ему навстречу, а он равнодушным движением вложил ей в руку украшения, запоздавшие на двадцать лет.
— Что это? — удивилась она, разжав руку, и ахнула в испуге. Не золотые сережки увидела она, а свою ушедшую молодость, и на ее по-девичьи густых ресницах закипели слезы.
— Глупая баба, — неодобрительно покачал головой Супрун, которого слезы не трогали, а злили. — Не покупал сережек — плакала, купил — тоже плачет…
Они не заметили, как за спиной у них очутился подкравшийся Гнат. Он увидал сережки и довольно кивнул.
— Вот это, отец, верно, теперь самое время золото покупать. Золото капитал при всякой власти.