Интриги ж, особливо Репнина, мне, право, прискучили.
Лаубе велик в предприимчивости, ныне я далек от его пунктов, он довольно на старости ветрен. Недавно на среднем канале прорвало у него плотину, дни 3–4 убытку. Роченс[альмски]й флаг, пожалуйте, присылайте к 5-му – 6-му сентября.
Уезд мой из С[анкт]-Петер[бурга] опроверг здесь модную смертельность, направил работы, кончил их: но я направлен был отвратительною спесью и травлею Репнина. Я не отдыхал и в праздники имел мои работные часы.
Каналы кончены, отворятся не в марте, а лучше между апреля и мая. 4-й канал будет тоже, лишь больше и нечто смету людей переменить. Нейшлот сообразно сему году. Давыдов – старое на новый лад; Вильманстранд – приделка; Роченсальм – коза в сравнении буйвола; прочее – и ленивый одолеет.
«Я был счастлив, потому что повелевал счастьем»
Я полевой солдат! Нет военного или сопряженно-политического театра: в Херсоне я полезен и имею на то права больше всех.
В прежней войне Г[раф] И[ван] Пе[трович] Сал[тыков] Ге[нерал]-Ан[шефо]м – командовал первою дивизиею, – я командовал второю и резервным корпусом – Гене[рал]-М[айоро]м. Подвиг части армии, бился при Козлуджи (товарищ мой бежал) с многочисленнейшим войском (присяжным на Сен-жак-шерифе), нежели при Мачине: взято 100 знамен против тамошних 15-ти. Тут действовали Рымникские и Измаильские войски, но кавалерия была сбита за то, что стояла на воздухе. Тако они ж в Польше, где бы одна из ветреных армиев могла положить ружье. Не собственность моя говорит, польза службы! Я давно себя забыл.
Софизм списочного старшинства: быть мне под его игом, быть кошкою каштанною, обезьяною, или совою в клетке. Не лучше ли полное ничтожество?
Распустил я в квартиры солдат, не мужиков? Во все лето Парки отняли едва сотую долю. Тотчас в С[анкт]-Петербурх мне ехать не можно, а разве недели чрез полторы, надлежит обозреть очистку по границе крепостей в сторону Роченсальма, откуда смету судовых сараев доставлю.
Всем, что для меня ни есть, жертвую службе. По Матернему милосердию! Наташа, как ныне… Что в ней светского недостанет, научит муж, по его вкусу.
* * *
[Октябрь 1792 года] Телатайпа
Странствую в сих каменномшистых местах, пою из Оссиана. О, в каком я мраке! Пронзающий темноту луч денного светила дарит меня. Перевод с аглицкого:
Оставших теней всех предтекших пораженьев
Пятнадцать тысяч вихрь под Мачин накопил.
Герой ударил в них, в фагот свой возопил!
Здесь сам Визирь, и с ним сто тысяч привиденьев.
Облистал Нейшлот, я вознесен туда на крыльях легкого ветра, исходящего из недров Кутвенетайполя; проходящ пустыню Пумалы, содрогаю от стремнины дольней. Обратясь я в Кевкенсильде, где брега его не столь облачены камнем, как в Кутвенетайполе, где еще не успели омшиться, и здесь только видна их бахрома. Воззри, Лада, на сей донный плитник: сто сухих дубов его пожигают бесконечно. Состав из лены мещет его в густые облака, они падают, и воздух наполнен мглою. Но что я вижу! Толстота земли изгибается под непрозрачными волнами быстротечного Сайма. Где же мой друг Штейнгель? в объятиях ли его любезной супруги, или в беседе с душами, переселенными в густые туманы? Он повергает меня в уныние, умножает мою печаль, летящую с юга. О барды! воспойте тамошнюю радость, поелику вы о ней от кулдеев