27 февраля 1797 года, Тулъчин
Милостивый государь мой
Граф Андрей Кириллович!
Бонапарте концентрируется. Гофкригсрахт его мудро охватывает от полюса до экватора. Славное делает раздробление, ослабевая массу. Не только новые, но и старые войски штык не разумеют, сколько гибельный карманьиольский не чувствуют. Провера пропал, Святейший и отец в опасности. Альвинций к Тиролю, дрожу для Мантуи, ежели эрцгерцог Карл не поспеет. Но и сему не надобно по артиллерии строиться, а бить просто вперед: коль Гунинген бриллиант, а Дуссельдорф был солид, он командовал ключом Люксембурха и Парижем: О, хорошо! ежели б это при случаях внушали. Вирсбурх мне приятнее всех славных дел сего Принца. Тем он потряс Нидерланды и Францию. Я команду сдал. Как сельский дворянин еду в Кобринские деревни в стороне Литовского Бржеста. После сего очень я порадован Вашим письмом от 31-го генваря. Слава Богу, Вы здоровы, покорнейше благодарю Ваше Сиятельство. Всегда с совершенным почтением и истинною преданностию пребуду
Милостивый Государь мой!
Вашего Сиятельства покорнейший слуга
Г[раф] А. Суворов-Рымникский
Февраль 1800 года, Краков
Д[митрий] И[ванович], мне очень больно; вы обещаете о даровых дер[евнях] сегодня-завтре. Двое приехали – от Вас ничего. И я от Вас на обещании, пока Красовский по правам кончает иски… Уже целое лето прошло, совесть Вам воспрещает по-прежнему меня ныне засыпать. Достойные К[нязья] Але[ксе]й с его Андрюшею Вам далее скажут – мне недолго жить, кашель меня крушит, присмотр за мною двуличный. О основании собственного моего положения на остаток дней моих. Но, как раб, умираю за отечество и, как космополит, за свет. К[нязя] Але[ксе]я целую с Вами и домашними. Как курьеры ездят, посланец его или Ваш, коли необходим, должен меня предварять к Брещю на Минск, дабы увольниться балтийских мирских сует.
А. С.
14 февраля 1800 года, Кобрин
К[нязь] П[етр] И[ванович] Багра[тио]н расскажет Вам о моем грешном теле. Начну с кашля, вконец умножившегося по нерадению моих помощников. Впрочем, естественно столько еще крепок, что когда хотя час-другой ветру нет, то и его нет.
Месяц я ел очень мало, был на ногах. Видя огневицу, крепко наступившую, не ел почти ничего 6 дней, а наконец осилившую, – не ел вовсе 12 дней и в постеле. Чувствую, что я ее чуть сам не осилил, но что проку…
«Сам погибай, а товарища выручай»
Чистейшее мое многих смертных тело во гноище лежит! Как сыпи, вереды, пузыри с места на место переходят, то я отнюдь не предвижу скорого конца. Цель – чтоб пищи помалу прибавлять… Но сумнение по горячке, что еще язык горит, и так надежда на карантин.