Немец аж пошел красными пятнами:
– В конце концов, это не вермахт! Это СС! В обоих Опуево стояли эсэсовские части, вы это прекрасно знаете! Солдаты они хорошие, но у них бывают перегибы в отношениях с местным населением и пленными…
– А мне было без разницы, какого-такого ветеринара расстреливать. Эсэсовского или из вермахта…
* * *
– Товарищ подполковник! Там это…
– Что? – раздраженно спросил адъютанта Тарасов.
А причины для раздражения, честно говоря, были. По докладу медсанбата, бригада потеряла уже двести сорок восемь убитых и раненых. А обмороженных – триста сорок девять. Причем это только с тяжелыми обморожениями. Четвертой степени. А что такое четвертая степень обморожения? Это полный звездец, мягко говоря. Это когда холод убивает не только кожу и мясо, но и кости. Тарасов прошелся по лагерю санбата. Среди стонов, воплей и скрежета.
Видел, как молодой пацан с хрустом отламывал гниющие фаланги на руках, удивленно приговаривая:
– Надо же… Не чувствую! Надо же, а?
Были и те, кто не выдерживал. Некоторые стрелялись, нажав сочащимся красно-белесой сукровицей пальцем на спусковой крючок «светочки», зажатой в прикладе гнилыми, воняющими сыром ступнями.
Не рассчитали, блин… Не рассчитали… Кто мог знать наперед, что день солнцем будет растаивать снег, а ночь будет долбать тридцатиградусным морозом? Валенки промокали, утопая в демянских болотах, а потом, ночью, заледеневали, стягивая оголодавшие мышцы. И у одного за другим отрезали ноги…
– Говори уже, Михайлов! – рявкнул Тарасов на адъютанта.
– Там это… Кажись, двести четвертая объявилась…
– Что-о-о? – вскочил Тарасов.
Через сорок минут помороженный, в изорванном маскхалате, красноармеец Комлев стоял, полусогнувшись, в командирском блиндаже. Да одно и название-то – блиндаж. Яма, вырытая в снегу. Сверху деревьями завалили, снегом закидали. А вместо печки – бочка, найденная разведчиками.
– Значится так, товарищи командиры…
– Ты присядь, браток, присядь! – участливо сказал комиссар Мачихин. Тарасов нервно барабанил по самодельному столу. Шишкин же с Гриншпуном молча смотрели на бойца из двести четвертой.
– Мы, значит, как линию фронта перешли, по вашим следам. Все нормально было. Как начали Полометь переходить, так немец и вдарил по нам.
– И?
– И мы вот прорвались с ребятами. Батальон прорвался. Там такое было…
– Сядь, боец, сядь!
Рядовой виновато кивнул и присел, протянув руки к печке.
– Они, главное, долбят. Визг, свист, а куда бить – непонятно. Темно же было! Со всех сторон, сволочь, бьет и бьет! Мы кто куда, а он все равно бьет! Я это… Сам не понял, как на другом берегу оказался. Бегу, значит, стреляю на огни, а они отовсюду – лезут и лезут! Я туда штыком, в мягкое, обратно прикладом – хрустнуло чего-то. А они все равно лезут!