Тут я почти полностью проснулся как раз для того чтобы прослушать сообщение командира экипажа о том, что маршрут полета изменен в связи с необходимостью облететь зону урагана, и посадка предполагается часа на два позднее чем по расписанию. Я вынул авторучку Паркер из кармана и пощелкал. Где-то теперь моя затычка… Хорошо, что я сумел ее перехитрить и укротить, что я не могу остановить мгновенье по своему желанию. Я снова с облегчением закрыл глаза, и сплошной поток света рассыпался на мириады искр, искры закружились перед мысленным взором, они взлетали вверх, рассыпались и падали… Гори, костер, подольше, гори, не догорай… А хотел ли бы я, чтобы костер моей жизни горел и не догорал никогда? Право не знаю… Ведь этот костер жизни принадлежит не мне… Я – всего лишь одна из его искр, которая вспыхнула и горит в своем кратком полете, ничего не зная о самом пламени костра… Затычка Ризенбаума дала искре возможность управлять пламенем костра. Но зачем маленькой искорке такая великая возможность? На что она может ее направить? Искра может только обжечь и погаснуть. Тогда, в детстве, стоя у костра и любуясь искрами, я чувствовал себя столь далеким, столь не сопричастным горящему пламени и восхитительному свечению мириадов искр, что мне хотелось от отчаяния броситься в этот костер. Правда, я довольно скоро нашел компромисс: проследив за полетом искр, я выбрал самую яркую из них, осторожно подобрал ее маленькой щепочкой и отнес подальше от костра, куда не достигал его свет и тепло. Там, в прохладной бархатной темноте, почти осязаемой руками, вдали от вспышек и треска дерева, мучительно погибавшего в пламени костра, вдали от своих веселящихся товарищей, я наслаждался одиноким таинственным свечением единой искорки, которую одну я посмел взять от необъятного вселенского огня, и к которой одной только я чувствовал себя сопричастным. Ее ровный потусторонний свет казался мне гораздо понятнее огромного полыхающего пламени, и все же я оставался неизмеримо далек от таинства ее внутреннего свечения. И тогда я схватил эту искорку и сжал ее в кулаке изо всех детских сил. Было очень больно, но я стерпел. Потом утром повариха в столовой смазала мне постным маслом пузыри на ладони.
Стал ли я с тех далеких пор ближе к загадке внутреннего света, к загадке счастья?
Мерцающий красноватый свет маленького горящего уголька из моего детства становился все более ровным, неподвижным и четким перед моим мысленным взором, и под конец сфокусировался в ярко-красную точку, которая встала неподвижно на фоне грязно-лиловой черноты закрытых век и не думала исчезать. Где-то я эту точку видел, совсем недавно. Где? Жаба в моем животе беззвучно гавнула, раскрыв пасть кошелкой как графиня Маульташ. А может, никакая не жаба, а просто оборвалось что-то внутри, сердце екнуло. Господи, ну почему я не дома, что мешает мне скорее попасть домой и оказаться в своей постели, а не в этом тесном утомительном кресле в треклятом железном огурце… Красная точка перед глазами ярко вспыхнула, словно какой-то близкий знакомый подмигнул мне хитро и интимно. Я поправил подушку, натянул на голову одеяло, повернулся на другой бок и уснул глубоким сном.