– Астрономией, баба Матрена, – тихо поправила с одра Феодосья.
Сверкнула тишина.
– Опамятовалась! – рывком воскликнула повитуха, торопясь возликовать первой.
Уж она и так сидела, как скобами примолотённая, на задки сцать не бегала, нужду терпела, аж брюхо раздуло, дабы первой уловить миг, в который очнется Феодосия, да крикнуть об том и тем самым подтвердить очень ценимое и оберегаемое ею от посягательств звание вестницы, приносящей добрые новины.
– Очнулась! – вслед Матрене, буквально на ее «…лась!», но все ж таки попозже, охнула Василиса.
– Разсонмилась, – подняла брови Мария.
А Парашка крикнуть не посмела, но раззявила рот и поспешно спихнула в него извергнутую из носа черную от сажи козявку.
И все кинулись к одру. Причем Парашка, чья дислокация на лавке у двери оказалась самой выгодной, случилась возле ложа первой, за что и была крепко торкнута в бок Матреной.
Жены сидели в Феодосьиной горнице с вечера, и вот, к третьим петухам, Феодосьюшка очнулась.
К слову сказать, Феодосья пришла в себя ото сна уже давно. Но в первый же миг, когда все ее тело еще недвижно сонмилось, и грезились, подрагивая рябью ускользающих снов, веки, и лишь разум раскрылся яви, Феодосью ожгло воспоминание о давешних событиях, отступивших на время её успения. Но теперь, вместе с пробуждением, ужас неразрешимых обстоятельств обрушился на неё, как рухнул прошлым летом подгнивший студенец на холопа Стеньку, забравшегося его вычерпать. И придавленная явлениями вчерашнего дня, Феодосья тихо лежала, словно пытаясь недвижностью обмануть действительность, как обманул прошлое лето один тотемский мужик медведя, притворившись мертвым. Феодосья даже придержала дыхание: вдруг да пройдет горе-сухота стороной?! «А может, все сие было сон?» – уговаривала она себя, не открывая глаз, дабы отдалить момент, когда таки придется проснуться и принять весь ужас свершившегося с Истомой, и стало быть, и с ней, Феодосьей, во всю его дьявольскую силу. Но как это бывает, когда в важный момент своего живота человек вдруг отвлекается на сущую глупую мелочь, вроде шевелящего усиками на травине возле глаз мураша, – «вот живет же муравей всего одно лето и не страдает от сего, почему же мне мало прожитых своих сорока лет?» – так и Феодосья, казалось бы придавленная пленением Истомы, ни к селу ни к городу вдруг огласила ошибку бабы Матрены, обозвавшей астрономию, сиречь космографию, «вострономией».
Феодосью дружно усадили в подушки. Парашке хоровым криком велено было бежать за ушатом для сцы. «Да передай пищное нести, дура!» – крикнула ей вослед Мария, которой алкалось сделать какие-либо хозяйственные распоряжения, но не хотелось покидать расположения возле одра сродственницы, дабы не пропустить каковых ни будь интересных событий.