Американец застыл. Он вспотел, снял очки, протер шелковым платком цвета хаки круглые стекла и надел снова. Ему обещали показать ту породу существ, что во всех журналах изображается в виде орангутангов… и вдруг его называют по имени! Это было хуже землетрясения.
— М-р Мередит, вы меня не узнаете? Вспомните, однажды мне пришлось дежурить у вашей жизни.
— М-р Митчель! — хрипнул американец. Он не знал, что ему делать, но все же протянул руку. — Господи благослови! Как вы сюда попали?
— М-р Мередит, я знаю, вы близки господину генеральному консулу, у меня есть к вам единственная просьба.
— Да, да, конечно, — ожил американец. — Я похлопочу за вас…
— Благодарю, мне не угрожает опасность; я говорю о нем. Это тот, о ком я говорил с вами в Штатах.
Вы написали статью по поводу бомбардировки Реймского собора. Мне передавали также, что вы поместили в «Стейтсмене» интервью по поводу разрушения Красной гвардией памятников искусства в усадьбах русских бар. Вы должны думать, что сохранить художника важнее, чем предмет искусства. Храм, разрушенный варварами, может быть восстановлен; но кто скажет, что мы теряем со смертью молодого автора? М-р Мередит! Вы пользуетесь влиянием, вы должны спасти его… Иначе вы и вся ваша самодовольная нация, только…
Старик закашлялся!
Гелий подошел к нему.
— Зачем все это, Митч?
Мередит растерянно бормотал свое: «Уеа, yea».
— Скажите ему, — обратился он к переводчику, кивая в сторону коменданта, — что они оба американские граждане, чтобы с ними обращались хорошо, и т. д… и что я лично буду говорить со штабом.
Чех был хмур. У него была неудача с русской девушкой. В таких случаях на человека находит вдохновение. Вот прекрасный повод сорвать злость и отличиться! Он сообразил, от каких бесчисленных хлопот он избавит свое дипломатически настроенное начальство, если умело выведет красных в расход. Он галантно поклонился Мередиту, сказал, что ради него он немедленно переведет арестантов на заимку для исправляющихся, около монастыря, на том самом берегу, который Фритьоф Нансен назвал «Северной Ривьерой».
Американец соображал, следует ли ему проститься, но, увлеченный солдатами, очутился в коридоре и махнул рукой. От дальнейшего обхода он отказался.
Через час чех вернулся в камеру озабоченный и сияющий от своего творческого подъема.
Собирайся! — сказал он Гелию.
— Куда?
— На заимку.
— Гелий подошел к своему другу, поцеловал его.
— Прощай, старина!
— Прощай! Нет, я пойду с тобой…
— Ну, — хлопнул себя по обмоткам английским стеком чех, — ты в другой раз.
Надзиратель легко отмахнулся от старого арестанта и захлопнул дверь.