Провожал нас Туча, тем же вечером, после того как мы дружно проспались у него. На Ленинградском, в ожидании поезда, мы с ним ещё попили пива. Отпив чуть ли не полбутылки одним глотком, отдышавшись, он неожиданно повернулся ко мне: «А ты молодец, Алик, шустрый паренёк. Трофей не захватил?» и он перемигнулся с Федяном. «Какой ещё трофей?» не понял я, но он по дружески подтолкнул меня локтем. «Настины трусики!» и они с Федяном захихикали, а по мере того как у меня краснели уши, они начали уже вовсю громко хохотать.
Ленинград показался нам мрачным и неприветливым, хотя и очень красивым городом. Не очень весёлый вид и погода так себе. Правда, с архитектурной точки зрения, местами довольно элегантно. Историчка рассказывала нам, что строили его по заказу Петра I европейские архитекторы, в основном итальянские.
В метро Федян прицепился к какому-то панку с покрашенным хной «ирокезом», подвалил к нему и начал внимательно изучать его многочисленные значки, как если бы тот был экспонатом на витрине. Рыжий был, кажется, доволен подобным вниманием. «Это наш Гарик», с каким-то особым развязным и в то же время дружелюбным тоном объяснял он. На доброй половине его значков красовался какой-то тип с нарочито глупым выражением лица и нелепой причёской. Оказалось, что это Илюша Угорелый, фронтмен группы «Выпивон». Здесь это считалось за подлинный, крутой панк. Они и ещё какая-то банда, «Дрочилы» кажется. Когда мы объяснили Ржавому, (оказалось, его так и погоняли), что мы приехали из далёкой Алма-Аты чуть ли не специально чтобы послушать панк вживую, у него аж глаза на лоб полезли. Правда, пришлось ему нас разочаровать: «Не, ребят, с канциками щас глухо», загундосил он. «Мусора гайки закручивают, нигде организовать не удаётся. Мы тоже стараемся им глаза не мозолить. Раньше на „Сайгоне“ собирались, или на Казани там, а щас все на Автово, да на Лигово тусуются». Эх, блин, скучно как. А со впиской у вас как? «Ну как, можно вписать, на чердаке где-нибудь. Тока там осторожно надо. Где знак нарисован, типа „Стоянка запрещена“, лучше не ночевать… Сам я в коммуналке живу с родителями, но у нас чердак запаянный».
Потом мы шатались с ним и его дружками по Автову, пиная пустую консервную банку и распугивая этим прохожих. В какой-то рюмочной они уговорили девушку за барной стойкой поставить нам кассету с «Выпивоном», но нам он почему-то абсолютно не понравился. Кассетный «Романтик» сразу же начал извергать какие-то ужасные вопли и завывания, наложенные на какофонический шум, производимый целым оркестром духовых, клавишных и струнных инструментов. Словно студенты консерватории провалили сессию и взбесились. Это было вовсе не похоже на тот панк-рок, к которому мы привыкли — на звуки улиц чужих и далёких городов, чья жизнь видимо почти не отличалась от реальности наших собственных улиц. Из другой оперы вроде. Портвейн, их любимый, культовый напиток, который мы обильно потребляли весь вечер тоже вставлял не особо, в основном, потому что был чересчур сладким. Ещё у этих пацанов считалось круто залезть у всех на виду в одежде в фонтан. И этот прикол мы как-то не оценили, потому что не было у нас никакого желания коротать ночь вымокшим до нитки в этом промозглом городе с такой болезнетворной погодой. После одиннадцати все заторопились по домам. Ржавый сказал, что если он до полночи дома не появится, родители, блин, его «с говном схавают». «Ну ты, бля, совсем как Золушка», заметил Федян. «Точно, точно, Золушка. Давайте ему новую кликуху дадим. Гы-гы-гыг», загалдели дружки Ржавого. По чердакам нас водить никто не вызвался, да и у нас особой охоты не было. Мы отправились на вокзал.