мне под колёса,
а мы — молодые боги –
оба без шлемов, оба длинноволосы
на ходу поцелуи воздушные шлём патрулям,
но Маленький Принц, став теперь Молодым Королём,
привыкает к иным ролям.
Жизнь, как правило, женщины чтут гораздо сильнее,
зная, как трудно этот дар обретён,
и, сидя среди прялок и веретён,
судачат девИцы: "Не так что-то, видно, с нею…" –
про меня, и невеста разъяла его со мной,
причитая тихонько: "Боюсь я её шальной,
не ездил бы ты так, за её спиной,
она — убьёт."
Я еду своей дорогой. Разбавленный йод
на пустые поля рассветное солнце льёт.
Всем известно, что даже самые лучшие фрукты
с течением времени все обратятся в гнильё.
Я проеду спокойно отмерянные мне льё.
Он утешил меня: "То, что мне не протянешь рук ты
даже славно, так алое яблоко жизни твоё
сделало выбор и не ошиблось корзиной,
ты на хоженых тропах пути своего не ищи,
ведь дело твоё асфальт шлифовать, гладить его резиной,
а не рожать детей и варить борщи…"
Путь мой мимо пролёг. Золочёный дворец в тумане
словно нагая женщина в простыне.
"…если счастье не станет ядром твоего ума, не
сможешь ты его принимать извне."
Я смотрю на зарю, и опять впереди свои:
хорошенький мальчик в форме стоит с радаром –
меня стерегут не нужные мне и даром
поклонники верные — служащие ГАИ.
А заря впереди — как зияющая прореха
на бледно-синих джинсовых небесах.
Я на всех парусах,
чуть хмельная от ветра и смеха,
мне спокойно и весело, двигатель ровно ревёт…
И во мне счастья много так — как скорлупу ореха
меня оно когда-нибудь разорвёт!
Он же знает, что я давно не пью виски перед,
тем как взять — как быка за рога — мотоцикл свой за руль,
но король молодой мне теперь отчего-то не верит,
и на шоссе он везде выставляет патруль.
(Вон еще один за кустом — до чего же мордаст!-
Что за радость ему тут сидеть и в жару и морось!)
Королю известно, что я превышаю скорость.
Он ревнует меня к асфальту.