Первым миром был тот мир, от которого мы, собственно, не ощущали никакой зависимости, — минеральный мир. Второй мир есть тот мир, в котором живут Ангелы, Архангелы и Начала, из которого исходит произрастание мира растений; этот мир придает нам наше, то или иное внутреннее качество, вследствие чего мы живем удовлетворенно или неудовлетворенно, чувствуем себя смертельно несчастными из–за себя самих или же счастливыми — тоже из–за себя самих. Из этого мира берется то, что означает нашу судьбу в той мере, в какой она определяется внутренним составом нашего телесного организма, всем нашим эфирным человеческим существом. Теперь же мы пришли к тому, что глубоко определяет нашу судьбу впоследствии, — это наши симпатии и антипатии. И эти симпатии и антипатии, в конце концов, приносят нам то, что в гораздо более широком значении принадлежит нашей судьбе, чем просто силы роста.
Есть люди, которых их симпатии и антипатии увлекают в дальние дали. Он живет то тут, то там потому, что его повлекли туда его симпатии, и в этих далях развиваются затем особенности его судьбы.
Эти симпатии и антипатии тесно переплетены со всей нашей человеческой судьбой. Они живут в том мире, в котором живут существа уже не третьей, а второй иерархии: Власти, Силы, Господства. То, что является земным отображением высших, величественных фигур этой второй иерархии, — живет в царстве животных. А то, что эти существа насаждают в нас, когда мы находимся в общении с ними между смертью и новым рождением, — живет в том, что мы из духовного мира приносим с собой в физический мир как наши врожденные симпатии и антипатии.
Когда осознаешь эти вещи, тогда такие понятия, как "наследственность" (в обычном понимании) поистине обнаруживают свою детскую наивность. Ведь для того, чтобы я имел в себе какую–нибудь черту, унаследованную от моего отца или от моей матери, я должен был сначала, развить симпатию или антипатию к этой черте отца или матери. Итак, то, что я унаследовал те или иные особенности моих родителей, зависит совсем не от того, что они якобы переданы мне посредством какой–то безжизненной природной цепи причин и следствий; но это зависит от того, имел ли я сам симпатию именно к этим особенностям.
Почему я имел симпатии к этим особенностям — об этом будет сказано в ближайших лекциях (наблюдения над кармой потребуют от нас многих часов). Но поистине так говорить о наследственности, как об этом говорят обычно ученые, почитающие себя особенно умными, — это ребячество. Сейчас утверждают даже, что наследуются специфические душевно–духовные особенности. Гении, мол, получают свое дарование в наследство от предков, и когда в мире появляется какой–либо гений, тогда пытаются отыскать у его предков отдельные части его дарования, которые затем, образовав некую сумму, дали, мол, этого гения. Да, это оригинальный способ доказательства. Разумным способом доказательства был бы такой, когда, исходя из наследственности, выводили бы гения из предшествовавшего ему тоже гения. Однако если начать проверять соответствие истине этого способа доказательства, то обнаружатся удивительные факты: да, Гёте имел сына, и другие гении также имели сыновей, но странные вещи обнаружились бы тут. И все же это было бы доказательством! Но то рассуждение, что если появляется гений и можно, мол, найти отдельные черты его дарования у его предков, — это доказательство стоит на том же уровне, что и констатация такого рода: я упал в воду, меня вытащили, и я насквозь мокрый. В действительности же, хотя вода и каплет с меня, но моего существа это не слишком касается. Разумеется, поскольку я рождаясь, вступаю в определенный поток наследственности в силу моих симпатий к определенным свойствам,' то я несу на себе эти унаследованные свойства, подобно тому как я, упав и промокнув, несу на себе воду. Но имеющиеся в этом отношении представления выглядят по–детски наивными и гротескными. Ибо уже в предземном бытии выступают у человека эти симпатии и антипатии, которые придают ему его внутреннюю структуру. С ними человек вступает затем в земное бытие и строит свою земную судьбу, исходя из предземного бытия.