К. Т.: Вы, конечно, знаете, что то, что вы описываете, — это не то, что приходит на ум большинству антропологов, когда они думают о том, как выполнять свою работу.
К. К.: О, вы абсолютно правы! Недавно кто-то спросил меня, что идущий обычным путем антрополог должен думать о Карлосе Кастанеде. Я сомневаюсь, чтобы большинство из них вообще думали обо мне. Некоторых я могу немного раздражать, но они убеждены, что то, что я делаю, никакого отношения к науке не имеет, поэтому это их мало беспокоит. Для большинства же полевые исследования означают «антропологическую возможность» отправиться в экзотическое место, поселиться в отеле и, попивая виски с содовой, вести беседы о культуре с местными жителями, которые толпами будут приходить к вам. Они будут рассказывать вам всевозможные вещи, а вы будете записывать разные слова, от папы до мамы. Еще виски с содовой, потом вы возвращаетесь домой, вносите записанные слова в свой компьютер, составляете таблицы и начинаете определять совпадения и различия. Вот что такое для них научная антропология. Для меня же это был настоящий ад.
К. Т.: Как же вы на самом деле писали?
К. Т.: Мои беседы с доном Хуаном во время ученичества проходили главным образом на испанском. Сначала я пытался настаивать на том, чтобы дон Хуан позволил мне воспользоваться магнитофоном, но он отвечал, что, если мы будем полагаться на что-то механическое, это будет делать нас все менее и менее способными к действию. «Это уменьшит для тебя магию, — сказал он. — Лучше учись всем своим телом, тогда и запоминать ты будешь всем своим телом». Я не имел ни малейшего представления, что он имеет в виду. В результате я начал вести объемистые полевые заметки, где записывал все, что он говорил. Мое усердие ему показалось забавным. Что же касается моих книг, то я их видел во сне. Я собирал свои заметки — обычно после полудня, но не всегда, — просматривал их все и переводил на английский. Вечером я засыпал и мне снилось все, что я должен написать. Проснувшись, я в тихие ночные часы записывал то, что уже вполне связно сложилось в моей голове.
К. Т.: Приходилось вам потом переписывать?
К. К.: Нет, обычно я этого не делаю. Обычные записи получаются сухими и натянутыми. Во сне это получается лучше. Многое в той науке, которую преподносил мне дон Хуан, было направлено на изменение восприятия, которое позволяло удерживать увиденное во сне достаточно долго, чтобы потом все внимательно пересмотреть. Дон Хуан оказался прав относительно магнитофона и, как я понял потом, и относительно записей. Они были моим костылем, в котором я больше не нуждался. К концу своего пребывания с доном Хуаном я научился слушать, смотреть, чувствовать и вспоминать всеми клетками своего тела.