Мы провели в той комнате весь день. Он делал со мною такие вещи, которых я никогда не забуду. Я старалась не сопротивляться, потому что знала – он желал, чтобы я сопротивлялась, – и мне не хотелось доставить ему такое удовольствие. Чаще всего мне удавалось подчиняться, не противясь. Но раз или два не удалось, и это было самое худшее, потому что, хотя я и дралась и боролась, как дикий зверь, он в конечном итоге все равно заставлял меня делать то, чего хотел, и при этом еще и смеялся.
Около полудня он открыл дверь и крикнул, чтобы ему принесли вина, хлеба и мяса. Еду и питье принес мальчик – не уличный оборвыш, а настоящий слуга; на его камзоле был вышит герб, которого я никогда раньше не видела. Рэннок Хэмилтон назвал его Джиллом, спросил его о двух лошадях, назвав их по кличкам, и я впервые осознала, что у Рэннока Хэмилтона из Кинмилла есть что-то, какая-то жизнь помимо его службы у графа Роутса. Собственные слуги, лошади, дом. Есть ли у него братья и сестры? Живы ли его отец и мать? Я не знала даже, где находится Кинмилл.
– Ешь, жена, – сказал он, когда Джилл ушел. Он, кажется, уже утолил свой гнев и жажду мщения; под конец мне удалось спрятать свое естество за движениями заводной куклы, и я покорялась ему во всем; это, похоже, пришлось ему по вкусу. – Ешь, тебе еще понадобятся силы.
– Я не хочу есть.
Складка между его темных бровей сделалась глубже.
– Однако мне ужасно хочется пить, – сказала я. – Если бы вы дали мне немного вина, я бы с удовольствием выпила.
Он вновь наполнил свой кубок – он у него был только один – и протянул его мне. Я пересилила брезгливость и стала пить. Вино обожгло мой разбитый рот. Напившись, я отдала ему кубок.
– Спасибо, – сказала я.
Это ему понравилось – то, что я его поблагодарила.
Он взял кубок, еще два или три раза налил себе в него вина и съел весь хлеб и мясо. Поев, попив и облегчившись, он снова занялся своими утехами со мною.
В конце концов я все-таки заплакала. Я плакала от душевной муки, безнадежности, стыда, боли и от полного изнеможения. Он слизывал слезы с моих щек, наслаждаясь каждой слезинкой. Пока я плакала, он гладил мои волосы, немного неуклюже, почти нежно.
Но я так и не стала его ни о чем умолять.
Ни единым словом.
Наутро я проснулась раньше него. Мне не было нужды тихонько, осторожно выскальзывать из постели – он спал как убитый. Мне хотелось вымыться. О, благословенная Зеленая Дама, как мне хотелось вымыться!
Но сначала мне нужно было сделать еще кое-что.
Я завернулась в свою нижнюю юбку и подошла к столу, на котором Рэннок Хэмилтон оставил свою шпагу и кинжал.