– Выходит, в первую ночь, которую королева провела в Эдинбурге, твоего хозяина здесь не было?
– Не, хозяйка, в тот день мы еще были в Кинмилле.
Значит, Рэннок Хэмилтон не убивал Александра. В каком-то смысле я была этому рада, но в то же время почти разочарована. Если бы он оказался убийцей Александра, я бы нашла способ прикончить его и снова стать свободной. От ледяного холода этой мысли моя совесть чуть заметно вздрогнула. Но я от нее отмахнулась. Я более не нуждалась в такой роскоши, как совесть.
– Спасибо, Джилл, – сказала я. – Я еще приду поболтать с тобой, если разрешит хозяин.
– Он не так уж плох, мистрис, если только ему не перечить.
Я почувствовала, что краснею, и еще больше натянула капюшон плаща на лицо. Есть ли на нем заметные синяки? У меня не было зеркала, а спрашивать, есть ли они, я не стану.
– До свидания, Джилл.
– До свидания, хозяйка.
Я, хромая, вошла в сад. Над остроконечными крышами высоких, узких домов всходило солнце, апрельское небо было синим и безоблачным. Мне придется возвратиться наверх, в эту ужасную комнату – о, Зеленая Дама, помоги мне – мне придется теперь жить в этих комнатах над таверной, вдали от королевы и двора, в обществе только одного человека – Рэннока Хэмилтона, но я смогу украдкой, на несколько минут, приходить в этот крошечный сад, чтобы поговорить с цветами, с лекарственными травами, с грушевым деревом.
Я дотронулась до дерева. Его кора была шершавой, чешуйчатой – стало быть, это старое дерево. Оно только что зацвело. Мне хотелось знать, что оно скажет – пристанут ли ко мне разлука и одиночество, которые символизировал грушевый цвет, навсегда, до конца моих дней?
Но грушевое дерево молчало. Я могла трогать его, могла ощущать сладковатый, слегка отдающий мускусом запах его цветков, но это было… всего лишь дерево. Оно не говорило со мной.
Я подошла к лекарственным травам. Здесь росли мята и штокроза, рапунцель и розмарин, шалфей и тимьян, посаженные, как в крестьянском огороде, вместе с маргаритками, гвоздикам и цветами водосбора. Я нагнулась – как же болели мои мышцы, мне казалось, все мое тело было один сплошной кровоподтек – и провела рукою по листьям, высвобождая их запахи. Сладкие, пряные, отдающие фруктами, смолистые. На ощупь одни были бархатистыми, другие сочными и жесткими, третьи колючими, четвертые гладкими. И все. Передо мною были просто растения.
Несколько мгновений я проплакала, одна-одинешенька в крошечном дворе на задворках убогой таверны в Каугейте. Я отчаянно тосковала по Грэнмьюару и морю и моим садам, по Майри и тетушке Мар, по Сейли и Лилид, и – если быть до конца честной, унизительно честной – по Никола де Клераку, который спас меня той ночью на Хай-стрит, который помогал мне в поисках убийцы Александра, который по секрету рассказал мне, как его мать насильно выдали замуж, который прошептал мне “Je t’aime, ma mie”, а потом покинул меня, отдав на растерзание Рэнноку Хэмилтону по приказу королевы. Мне хотелось вдоволь выплакаться в его объятиях. Мне хотелось убить его.