Когда Рэннок Хэмилтон наконец проснулся, я сидела у окна, глядя на восходящее солнце. Я слышала, как он зевает и потягивается, затем неровные половицы скрипнули, и я обернулась.
Надо отдать ему должное – у него было красивое, сильное тело: длинные ноги, мускулистые плечи и руки, и каждый мускул был четко очерчен. Его грудь, руки и ноги покрывали волосы, густые и блестящие, словно шкура черного волка. Он не сделал ни малейшей попытки прикрыть свою наготу.
– Ну что, жена, – сказал он, – что ты теперь скажешь о своей языческой богине и ее вьющейся жимолости?
– Я бы сказала, что вы избежали ее визита.
Он засмеялся. Если злобный волк может быть самодовольным, то он всем своим видом выражал горделивое самодовольство.
– А еще я сказала бы, что она живет в Грэнмьюаре уже тысячу лет и проживет там еще столько же, и если вы думаете прибрать Грэнмьюар к рукам, то вам было бы лучше заключить с нею мир.
– Я никогда не иду на мировую с бабами, хоть с богинями, хоть с Евиными дочками. Эта твоя Зеленая Дама покорится мне, как покорилась ты.
– Вынужденная покорность никогда не бывает искренней.
Он снова засмеялся.
– Я буду принуждать тебя к покорности, покуда ты не забудешь все, кроме того, что я твой господин, и в конце концов ты будешь пресмыкаться передо мной и умолять забрать у тебя ларец старой королевы.
– Я никогда не отдам вам ларец. – Произнося эти слова, я посмотрела на него и подумала: «Да, он у меня, и если ты предашь Роутса и Морэя, я, может статься, и отдам его тебе; кто знает? Но я никогда не стану пресмыкаться ни перед вами, ни перед кем-либо другим».
Он рассмеялся. Я видела, что он догадался о моих мыслях и заинтересовался.
Повернувшись к двери, он крикнул, чтобы принесли горячей воды и завтрак. Я отвернулась и опять начала смотреть в окно. Он умылся и оделся. Я слышала, как лязгнула сталь, когда он застегивал пряжку пояса, на котором висели его кинжал и шпага. Я успела положить ключ обратно в его кошель, и, если Джилл меня не выдаст, он никогда не узнает, что я выходила из комнаты и сходила вниз.
– Я проведу день как обычно, на службе у милорда Роутса, – проговорил он, жуя грубую овсяную лепешку и запивая ее элем. – Сиди в комнате. Я велю караулить дверь, так что не вздумай куда-нибудь улизнуть. Только попробуй, и я взгрею тебя до полусмерти, и плевать мне на твой ларец.
– Я не буду пытаться бежать. Да и куда мне идти?
Он посмотрел на меня. Я подумала: «Интересно, а сам он ощущает ту пустоту, которую я вижу в его глазах, или же он считает, что все остальные так же пусты, как и он?»