— А как будет по–французски «голова»? — вежливо осведомилась буква «Б».
— Тет! «Голова» по–французски — тет, — пискнула девушка из свиты и, осклабившись, залилась краской.
Александр поздоровался с другими коллегами и занял оставленное ему место, оказавшись около двух разукрашенных, как рождественские ёлки, Ольг, погрязших в ольгах переводов; внучки Трофима Лысенко, недавно отпраздновавшей конец Рамадана, преподававшей в Сорбонне историю советского искусства; и жабообразной парижанки Электры Шабашкиной, умело маскировавшей свой тряский жир под жар–птицей русской шали. Александр отодвинул тарелку, понюхал источавшее запах болгарского перца вино и не стал его пробовать.
Неподалёку, справа, сидели университетские хлюпики: седовласый троцкист Арлекин Лукадзе — потомок кавказского витязя, проживающий на юге города, на rue de la Pioche, и ежедневно добирающийся на работу пешком, сохраняя, таким образом, независимость от сталинских профсоюзов, властвующих в общественном транспорте; лысый длинноухий советский математик со ртом, полным низкопробного золота и рыбного филе; весь обгоревший сумасшедший старик, уже четыре десятилетия мечтающий об университетской кафедре, но так и не получивший желаемого.
Слева насыщались две дамочки в чёрном, одна из которых, Аделаида Ивановна Пятнажко, если посмотреть на неё сбоку, напоминала разъевшуюся в стойле кобылу; хороший парень толстовец Нестор Ипполитович Хомутов; напросившийся на ужин жирный коллекционер с энергичным выражением купеческой бороды, имеющий прапорщицкий чин уже несуществующей французской армии и целый шкаф ворованных чайных ложек второсортных русских писателей в изгнании. Напротив коллекционера, чавкая и сопя мохнатыми ноздрями, поедал серую арабскую плюшку помощник доцента Лазарь Исаакович Коганович, недавно выпустивший трёхтомный труд Солженицын и пустота, где он доказывал, что «жить не по лжи» означает «лгать, лгать и ещё раз лгать».
К Александру подсел прекрасно говорящий по–французски скользкий молодой человек и принялся настойчиво выспрашивать. Ему хотелось знать всё: не поменял ли Граверский имя по приезде на Запад, не написал ли он чего–нибудь новенького, не болят ли у него глаза, и вообще хорошо ли он себя чувствует.
— Да! — встрепенулся вдруг Александр, прервав град вопросов, — сейчас я болен, потому что грязен, как негр. Но я не негр, я вымоюсь — буду похож на человека.
Его голос на мгновение перекрыл жужжание усталой беседы. Троцкист икнул, поперхнулся красненьким вином; у математика отвисла челюсть, выставив на всеобщее обозрение золотой фонд страны Советов; две Ольги хлопнули ресницами, многозначительно переглянулись и отодвинулись от Александра; Аделаида Ивановна застыла в четверть оборота, отчего над её верхней губой чётко обозначился пушок усиков; сидевший рядом с ней коллекционер потянулся было к её ложечке, но, подумав немного, отдёрнул руку.