И ветер, и слезы Катюши Масловой, и быстро несущийся поезд с ним, Нехлюдовым, который обманул ее, возникают передо мной сейчас, как они возникали тогда.
А как Тургенева, как Чехова Стрелкова для меня открыла! Однажды, когда я была больна и в кровати, она и Романов разыграли для меня отрывок из лермонтовского «Маскарада». Театр приблизился ко мне, заполнил нашу комнату. И наша убогая комната преобразилась. Был бал, музыка, маски, и валялся этот уроненный кем-то браслет, ставший уликой неверности Нины. Поверив в клевету, Арбенин, муж Нины, отравляет ее. Она умирает, а он узнает, что она ни в чем не виновна... От впечатлений я не могла шевельнуться. А они оба как-то сразу очнулись от своего маскарадного сна. Романов достал из кармана очки, протер их платком, надел и подошел к окну.
— Опять сыплет снег, — сказал он мрачно, — а я не в сапогах.
Стрелкова встала, взяла папиросу. Закурила.
— Я так люблю снег, — сказала она, подойдя к окну, — что может быть красивее…
Потом достала из своей сумки фляжку и сделала большой глоток. Она уже тогда становилась алкоголиком, от чего потом трагически погибла — пьяная упала где-то в Киевском парке, ее тело долго не могли найти.
После Уфы я не видела ее почти десять лет. Но вот Киевский театр привез в Москву новые постановки. Я получила от Романова приглашение на «Три сестры». Сбоку была приписка Стрелковой, что она меня помнит, любит и хочет видеть. Конечно, на сцене она была Машей («Надо жить! Надо начать нашу жизнь снова!») — самой красивой и самой несчастной из сестер. «Как жаль, что уже нет грибоедовской Софьи», — думала я.
Я встретилась со Стрелковой на следующий день в гостинице «Метрополь», в ее шикарном номере. Был день, и зимний свет из огромных, завешенных искусной кисеей окон заливал все вокруг. Она сидела в кресле в пижаме, жмурясь от солнца, сильно изменившаяся, совсем не та.
— Моя жизнь переполнена грустью, — сказала она с пьяной улыбкой и долго потом молчала.
Разговора не получилось. Она только повторяла, что водка и яблоки — на столе, и что я должна обязательно выпить. И налить ей еще. Вскоре она так и уснула на полуслове, сидя в кресле.
ПОЛКОВНИК НКВД ЭММА СУДОПЛАТОВА
Все дети моего поколения носили летом испанки — прямоугольные шапочки, их надевали узким краем вперед. Мы все говорили: «Nо passaran!» («Они не пройдут!») — о франкистах и повторяли: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях» — лозунг Долорес Ибаррури, главной испанской коммунистки, который потом шутники переделали во что-то вульгарное.
Моя испанка была особенно красивой, ярко-красной с белой кисточкой. Ее мне подарила мамина давняя знакомая Эмма Карловна. Она привезла ее из Испании, где целый год, а может, дольше, была в Республиканской армии. Она была переводчицей с нескольких языков.