"Я не уверена что моя карма созвучна с вашей", – хотелось мне сказать, но я промолчала.
Еще до его отьезда из России, когда только начала формироваться его репутация (для многих!) как “крупнейшего философа ХХ века”, мы столкнулись с ним у одного общего знакомого. Конечно, Саша Пятигорский был в центре внимания. Он произносил таинственную "Тантру". В левой руке он держал бокал с водой, а пальцами правой руки разбрызгивал эту воду над столом, при этом что-то бормотал себе под нос на незнакомом ни одним звуком языке. "Это Саша отгоняет злых духов, – шепотом обьяснил мне кто-то. – Чтобы принести всем Мокшу". И на мой вопросительный взгляд пояснил: "Мокша – это спасение".
Потом Саша поставил бокал, аппетитно отрезал кусок мяса с большого блюда и положил его на свою тарелку. Там лежал бамбуковый лист, один из принесенных им к обеду. "Так, а водочка где? – обратился он к хозяйке. – Мы ведь миряне, а не монахи".
Это было так, как и обещал Алик Вартанов, мой соученик по университету: фильм Росселини “Рим открытый город” показывали у него дома, прямо на белой стене, как на экране. Все зрители, человек десять – нарядные дети известных родителей.
Моя сестра, Мэри, прислала мне тогда из Германии модные черные туфли и черное платье с утрированно большими, розоватыми пуговицами. "Какой правильный размер, – сказал Лева Збарский o них. – Какая точная форма". Он рассматривал платье, словно рассматривает архитектуру.
Высокий, худой, с некрасивым губастым лицом, он был привлекателен своей выхоленностью, своим врожденным неплебейством и полным равнодушием к мнению других о себе и к чужому мнению вообще обо всем.
Его интересовали предметы и вещи, особенно одежда, ее цвет, дизайн, и когда о нем говорили, что он пижон и модничает – выбирает носки под цвет галстука, – то ошибались. Ему просто нравилась гармония, эстетическое совершенство.
Через какое-то время он пригласил всех к себе смотреть “Цирк” Чаплина – режиссера, которого на советских экранах тогда не показывали.
В такой квартире, как у Збарских, в правительственном доме – огромной, красивой, необычной, – я до этого не была никогда... Старинная, почти дворцовая мебель, картины, люстры, ковры. Огромная, вся застекленная гостиная, над дверью которой висело бархатное панно с вышитой золотом надписью на иврите.
Наверное, только отец Левы, известный ученый-химик, Борис Збарский, который забальзамировал и следил за сохранностью тела Ленина, мог себе такое позволить, хотя и его, и его жену, мать Левы, через несколько лет посадили по "делу врачей". Но тогда, в тот вечер, все было на редкость благополучно, и хорошенькая горничная разносила “кремлевские” угощения.