С головы стянули мешок, и я смогла увидеть своих похитителей: двух бородатых мужиков. У одного были выбиты передние зубы, второй щеголял шрамом во все лицо.
— Давай не дури, выпей, — меченный шрамом оказался тем самым любителем браги.
После этого он убрал кляп. Я молча отчаянно замотала головой, понимая, что, если заору, они лишь быстрее вольют в меня это пойло. Второй, беззубый, схватил меня сзади за волосы, запрокинув голову, и надавил на щеки, насильно открывая рот.
После того, как в меня влили эту дрянь, тело стало жить своей собственной, сомнамбулической жизнью. Эмоции тоже притупились: не было страха и паники, одно отстраненное безразличие. Руки мне тоже развязали.
— Щас только на нее фату надену, — донеслось до слуха сквозь дурман уже осточертевший мне пропитой голос. — Ведь не положено девке в церковь с непокрытой головой идти.
На макушку мне нахлобучили какую-то плотную белую тряпку и под рученьки повели в церковь.
Запах ладана, сумрак, пламя свечей и лампад. Перед аналоем стоял чернорясный батюшка с книгой в руках. Напротив него — высокий статный мужчина в парадном мундире восемнадцатого века.
«Судя по всему, это и есть тот самый отчаянный оглы, решивший заполучить княжескую зазнобу любой ценой», — мысль была отстраненная и словно не моя.
Как только меня подвели к «жениху», дьякон вынес на подносе кольца. Священник подошел к нам с зажженными венчальными свечами и вручил мне и оглы по одной. Я взяла свою горящую витую восковую, даже не осознавая, что делаю. Словно в немом кино видела, как священнослужитель берет венец жениха и крестообразно знаменует им оглы, как кавказец целует образ Спасителя. Как на мою голову опускается такой же венец.
«Словно мы становимся на всю жизнь друг для друга царем и царицей», — пришло сравнение на затуманенный дурманом ум. Кубок с вином, которое нам обоим предложили выпить со словами: «Горести и радости вы поделите отныне на двоих».
Зычный голос батюшки провозгласил:
— Прежде чем окончательно соединить вас, молодые, прежде чем жених обведет свою избранную вокруг аналоя, ответьте мне, чада мои, перед Богом и собравшимися здесь людьми. Джулиман, вверяешь ли ты свою судьбу Наталье, будешь ли заботиться о ней, любить ее до конца своих дней?
— Да, — раскатистым эхом понеслось под церковные своды.
— А ты, Наталья, урожденная Горчакова, согласна ли почитать Джулиман-оглы своим царем и супругом?
Мой взгляд упал на пол. Тень бесновалась, словно запертая в клетке. Эта ее безумная пляска не столько отрезвила, сколько оживила мысль.
Почему-то при сочетании «Наталья Горчакова» невольно возникла ассоциация со столыпинскими реформами. Во мне начали просыпаться отголоски эмоций, безразличие к происходящему схлынуло откатной волной, и я впервые подняла глаза на священника. Фата была плотной, подозреваю, что стоящему рядом оглы были видны лишь черты моего лица.