Горчев тогда подумывал о Москве, но я выразил сомнение в этом выборе, считая, что человеку с таким направлением таланта и таким характером, как у Горчева, Питер подходит лучше.
Не знаю, что сыграло свою роль – мои ли советы или общее очарование городом, в который Горчев попал впервые, но он сделал выбор.
Ошибся он или нет – так никто и не узнает. Его жизнь в Питере оказалась трагически короткой – всего 11 лет, из которых 6 лет мы проработали бок о бок. Но Писателем он стал здесь, и роль города в этом превращении огромна.
Впрочем, он сам об этом написал.
Работать с Горчевым было небезынтересно. Такой элемент, как планирование чего-то – каких-то действий в какие-то сроки, – начисто выпадал из обихода и превращался в мистическую надежду, что всё как-то образуется. Дело в том, что Горчев, как человек творческий, предпочитал заниматься тем, что хочется, а не тем, чем нужно. Совпадало это не часто.
Впрочем, всё действительно как-то устраивалось, несмотря на срыв всех и всяческих сроков, но почему-то обходилось без больших скандалов с заказчиками. В Горчеве было нечто, что не позволяло на него сердиться по-настоящему. Весь запас непримиримости улетучивался при взгляде на этого «сокровенного», если воспользоваться словом Андрея Платонова, человека, в котором сразу угадывались глубина, совесть, детская чистота и детская же беззащитность, скрываемые под маской иронии.
– Только не надо на меня кричать, – тихо говорил он, хотя кричать на него никто никогда и не пытался. Так он реагировал на легкое повышение голоса.
Он отнюдь не был «христосиком». В жесткости отношения к людям и к себе прежде всего он мог поспорить с любым мизантропом. Да и сам при случае называл себя так. Но я никогда не встречал мизантропов, которых бы так любили окружающие и прощали им всё, что можно и нельзя простить.
За что? Наверное, за талант.
В этой книге, как на ладони, виден путь становления этого таланта как в качестве писателя, так и в качестве художника. Пластичность текстов Горчева, его языка, можно было заметить еще при первом ознакомлении с его рассказами и сказками в 1998 году. С годами вырабатывается безошибочно узнаваемый горчевский стиль, в котором главное – неповторимость интонации. Некоторые пытались имитировать её ввиду кажущейся простоты, но не вышло. Лирический герой Горчева Димкин и здесь выказывал свою сокровенность, не желая открыть одному ему известной тайны и ответить на недоумённые вопроосы.
Например, на такой: почему многие читатели, не переносящие бытовой нецензурщины и употребления ненормативной лексики в текстах, делали для Горчева исключение, как бы не замечая сакральных слов, разбросанных в его рассказах? Сам я тоже не люблю текстов, пересыпанных матом, сам употребляю редко, разве что в прямой речи персонажей. А Димкина читаю с наслаждением.