Наконец темная комнатка остановилась, и меня почти бездыханного вызволили оттуда. Чтобы я пришел в себя, мне влепили две крепкие пощечины и — о чудо! — ко мне снова вернулся драгоценный дар слова.
Уже на пароходе, когда мы возвращались домой, дядя мне все объяснил. Когда мы с ним вошли к Марку Твену, тот возмущенно спросил обо мне, что это за бесчувственный осел, на которого он потратил весь запас юмора, а тот ни разу даже не улыбнулся. Дядя объяснил, в чем дело: «Что он осел, это верно, но ему это простительно, потому что в детстве он упал с груши и это имело такие непредвиденные последствия». Тогда Марк Твен расчувствовался до слез, дал адрес своего друга, известного нью-йоркского невропатолога, а также деньги на дорогу и на лечение.
Так, благодаря великому писателю и случайности, которая свела меня с ним, я избавился от страшного недуга и получил возможность стать впоследствии его выдающимся коллегой. Отблагодарил я его тем, что повсюду, где бы я ни был, всегда говорю о том, что он мой любимый учитель, а я его любимый ученик.
Что же касается поездки в Нью-Йорк и денег, потраченных на лечение (должен сказать, что приятель Марка Твена здорово на нас заработал), то лучше бы мы их потратили на богатом парижском базаре. Вместо того, чтобы спускаться лифтом (так называется та темная комнатка), с таким же успехом я мог бы снова залезть на грушу в нашем дворе и снова свалиться оттуда. Разумеется, если бы кто-нибудь меня неожиданно толкнул.
Вот так! Во всем должен быть свой расчет.