..............................................................
К вечеру жара стала терпимой, улицы Кракова были похожи на ульи. На Флорианской — кругом товары, товары, товары. В окнах, подъездах, прямо на тротуарах и мостовых. И бумажные полотнища купюр невозможно удержать в руках, высчитывая суммы, скрытые за пятью-шестью нулями. Неужели это нас ждёт? 500 злотых — бубличек! Пока путала себя и подругу, перебирая и вынимая то тысячные, то сотенные купюры, запихивая их комком прямо в сумку, (им были не по формату и объёму наши кошелёчки) весёлый мальчик-продавец вытянул из моего комка 900 злотых и дал нам — 2 бублика! Поддержал российских паломников: подарил сотню.
Таинственный этот город — Краков. Вроде и ходишь всюду, где хочешь, ни тебе заборов, ни замков, а всё будто тайное что-то в сердце у него остаётся. А где его сердце? Все эти рекламы, механизмы, товары — как чехол. А город под ним где-то сокровенно живёт своей жизнью. Где?
Хожу по храмам…
IX. Францисканский костёл
В костёле пустынно. Откинув верёвочку, сажусь на скамью. Тишина стоит. Гулкая. Прохладная. Вместе с жарой на улице остаётся и время…
… Всё-таки сидя мне трудно молиться. В православной церкви принято стоять. А когда-то было трудно стоять. Привыкла, значит… Первые мои молитвы были на больничной койке. Может, и не молитвы, а мысли о Боге… Иногда видела себя, окружение, ситуацию — будто нахожусь над собой. То Я, которое это видело, было больше болезни, больницы, больше видимой жизни… И долгое время потом молилась только ночью — лежа в постели. В церкви всё мешало: безвкусное убранство, грубые бумажные цветы яркого химического цвета, какие-то самодельные нехудожественные иконы, толчея, духота, бабки постоянно дергают: не там встал, не так перекрестился… Отец Александр сказал: «А я люблю молиться в храме, найду глазами, кто молится, и — рядом с ним, с его молитвой. Вместе». У меня, наверно, стало получаться не от его слов, а по его молитве обо мне!..
Теперь в безвкусице наших церквей вижу наивность сердечную, детскость… Может, сердцу эстетизм вообще вреден?.. А наши иконы, Духом писанные, и католикам открылись как чудо Божье… А толкотня и бабки — это душе для закаливанья. Упражнение духовное. Иногда так хочется обласкать их, чтоб злобные чары с них спали, сказать: «Ну что, что мне для вас сделать, бабуленьки?!».
А молиться стоя… в этом что-то есть. Недаром же та девочка у Цветаевой, никогда не ходившая, просила Гоcпода поднять её: «Чтоб стоя я могла молиться!..». Цветаева выделила это стоя.
Храм — большой. Сложной конфигурации, не сразу и сообразишь, где вход, где выход. Храму много веков. Века как слои видны в его архитектуре и росписях. Умели же зодчие в старину наслаивать века! Один на другой, один рядом с другим. И не приходило в голову «разрушить до основанья, а затем…» В голову? Им, наверно, в сердце не приходило. Теперь нам видно, что ценили они в искусстве непосредственность, естественность: и в формах, и в орнаменте — лёгкая неточность, кривизна. Видно, что сделано не мёртвой машиной, а рукой человека. И как прекрасно уживаются в росписях готическое — с модерном, орнаменты — с геометрическим рисунком. Напротив главного Алтаря в конце нефа — витраж. Вверх, к стрельчатому завершению арки устремлено тугое движение облаков и линий летящего Бога Саваофа, извивы Его бороды на небесном ветру. Это Выспьянский. Дивно всё это живёт, движется по просвечивающим сквозь стёкла бегущим по небу облакам, по солнечным лучам. Отступаю медленно, вглядываюсь, потом закрываю глаза, чтоб проверить, запомнила ли. Отступая спиной, внезапно оказываюсь вровень с боковым Алтарём. За ним в человеческий рост стоит на иконе Максимилиан Кольбе. Он стоит на фоне зеленовато-серого воздуха, пронзённого в нескольких местах светящимися кровавыми звёздами. Там было ещё что-то, говорящее о концлагере… Почему-то вижу теперь скрепы колючей проволоки. Или в монашеской одежде отца Кольбе было что-то от одежды «зэка»? Не помню… Вижу крепкие округлые формы его головы и большого выпуклого лба волевые, энергичные черты. Не могу вспомнить, были ли очки. На фотографиях, которые я видела, он всегда в круглых очках предвоенного времени. Могли быть очки? Не помню… Ничего не разглядела… Наверно, потому что это была икона, а не портрет, она звала закрыть глаза и молиться…