— Ты прав, проводник уходящих, — говорит она, не оборачиваясь, и голос ее не теплее заледеневших стен. — Это был Бельтайн. Хмельной Бельтайн, ликующий скрипками, флейтой и танцами у кострами, пахнущий яблоневым цветом и сладостью поцелуев. Кто пляшет у дерева, обвивая его лентами? Ты часто присматривался? Кого только не увидишь в толпе… Я всего лишь хотела повеселиться, в эту ночь мир между всем живущим, если оно славит Королей Дуба и Остролиста. Я лишь хотела…
Голос ее стихает, сливаясь со свистом флейты, еле слышно поднывающей в тонких пальчиках, белое платье серебрится, словно покрыто инеем.
— Ты зачаровала его, — безнадежно громко и звонко обрывает ее Изоль. — Украла его сердце, опутала чарами, заставила поклясться!
— Заставила? — с томным удивлением отзывается яблоневая дева. — Так верни ему память, и пусть скажет сам, принуждала ли я его к клятве.
Изоль фыркает, совсем неподобающе для благородной дамы. Ну да, верить слову фейри… Конечно, она не заставляла этого дурачка, он сам преподнес ей сердце и клятву на ладошке. Но почему поклялась она? И вправду хмельное безумие Великой ночи, или тут что-то другое?
— Госпожа, — угрюмо подает голос Виннар. — Вы нашли того, кого искали. Так отпустите нас, прошу.
— Вас? — с ледяным весельем спрашивает фейри. — Или его? Кто он тебе, что ты так печешься о нем, северянин? Сын? Родич?
— Он мой человек, — хмуро отзывается Виннар. — Мы клялись друг другу в верности, он сын моего побратима. Я взываю к справедливости, госпожа.
— Справедливо ли отнимать у охотника взятую добычу? — звенит насмешливый лед. — Впрочем, ты пришел сюда сам. Останешься вместо него по доброй воле?
— Не вздумай, — быстро говорю я.
— По доброй воле? — медленно повторяет северянин. — И вы отпустите его без вреда и наложенных уз?
Темнит северянин. Рори ему, конечно, ближе всех нас, вместе взятых, но чтобы жертвовать жизнью? Разве что и впрямь сын побратима ему как родной — это же Север. Но пока он говорит, я опускаю руку — черно-дымчатые, только мне одному видные змейки стекают с пальцев на каменный пол.
— Не вздумай, — повторяю я. — Оба не уйдете.
— Почему же?
Она так и говорит, не поворачиваясь, словно не может оторваться от созерцания мессира Кольстана и его невесты.
— Душа, отданная добровольно, — редкая ценность. Я отпущу мальчишку, если воин отдаст себя взамен. А ты, ведун, никого не хочешь выкупить? Какую-нибудь невинную деву…
— А я себе не принадлежу, — усмехаюсь я. — Ни телом, ни душой. И мои хозяева имуществом не делятся. Хотя было бы забавно, поспорь ты с ними.