— Потому что паладины епископата наперечет, — обыденно сказал Игнаций. — Их слишком мало для настоящей облавы на такую дичь, да и опыта у них куда как меньше. Потому что епископ Абердинский не хотел делиться честью поимки самого Ворона с Инквизиториумом. Потому что он ждал посла Престола, чтобы доказать ему, как слаба и ленива инквизиция, не способная всеми своими силами поймать малефика, которого он изловил с такой легкостью. Потому что каждый паладин епископата, отправленный за Вороном, это на одного паладина меньше в охране самого епископа. Ты служил у него, Эрве, разве ты не помнишь, как епископ бережет свою жизнь? Получись у вас взять Ворона — прекрасно. Нет… Невелика потеря — один паладин и пара наемников. Притом, и позора никакого: ты ведь выбрался из Колыбели чудом, никто просто не узнал бы, где вы сгинули.
— Разменная монета, — глухо сказал Эрве.
— Вы трое, да, — мягко подтвердил Игнаций, снова надкусывая стебелек. — Россен, ты, Нита.
Один из коршунов, круживших над холмом, все-таки решился. Закладывая широкие круги, клонясь на крыло, он спускался все ниже, выцеливая одному ему видную добычу. Обнаглел пернатый разбойник, нет бы охотиться в лесу или поле. А может, просто голоден и чует близкое дыхание зимы, от которой уже укрылись мыши-полевки и змеи, улетели птицы, спрятались суслики.
Эрве сидел рядом, дыша резко и натужно, потом запрокинул голову вверх, едва ли видя что-то в нависающем небе среди слоистых грязно-серых облаков. По его горлу ходил ком кадыка: наемник сглатывал и опять жадно вдыхал зимнюю стынь.
— Я… убил ее, — сказал, наконец, Эрве. — Мою Ниту. Сам убил. Я думал — она больна. Он… не заставлял. Я убил ее сам.
— Нет, Эрве, — все так же мягко возразил Игнаций. — Ее убили трое. Ворон — сняв защиту от чумы. Ты — решив спасти от мучений. И тот, кто приказал Домициану послать вас на верную смерть. Вас было трое, Эрве, и твоя вина меньше всех, потому что ты нанес удар из любви и милосердия.
— Гореть мне в преисподней за такое милосердие, — едва слышно прошептал наемник и вдруг вскрикнул: — Ведь гореть же, да?!
— Гореть, — бесстрастно подтвердил Игнаций. — Ибо вина искупается лишь раскаянием, а в твоем сердце раскаяния нет.
— Это хорошо, — неожиданно спокойно усмехнулся Эрве, поднимаясь с камня. — Славно, когда нет пути назад. Простите, светлый отец. Я благодарен вам, правда. И я не стану искать Греля Ворона: пусть его ловят те, кто умеет.
— Что же сделаешь ты, Эрве, сын Торвальда?
Игнаций запрокинул голову, снизу заглядывая в лицо стоящего вполоборота к нему наемника. На лицо Эрве легли серые тени, нос заострился, под глазами набрякли мешки, и показалось на мгновение, что перед Игнацием умирающий от болезни человек.