— Он не мог, — безнадежно повторяет книжник. Паладин вдруг рычит и выгибается, пытаясь сорваться с рамы. Тяжелое тело бьется о металл снова и снова, с запястий, привязанных широкими ремнями, течет кровь.
— Не верю! Скверна! Скверна! Нечисть и мерзость пред ликом Света! Тварь, проклятая небесами!
Я прикрываю ладонями уши, пережидая вопли. Помогает слабо. Головная боль сразу возвращается, вгрызаясь в виски, разливаясь радужной пеленой перед глазами.
— Господин, позвольте его заткнуть, — тихо просит Рыжик. — Может, еще лекарства?
Вместо ответа я одной рукой притягиваю к себе гибкое теплое тело, судорожно вдыхаю запах чистых волос и кожи. От Рыжика совсем не пахнет кровью, только здоровым молодым телом и слегка кровохлебкой. Наверно, капнул на рубашку. Чуть не запорол паладина и даже не испачкался. Чистюля, это мне в нем всегда нравилось. Ненавижу грязь. Жаль, что он столь нелюбопытен и послушен, мог бы стать идеальным учеником. И жаль, что он так любит чужую боль. Не терпит ее, как переносил Грель, а откровенно и безрассудно наслаждается… Может, все-таки попытаться еще раз?
— Не надо, мальчик. Лучше принеси льда.
Сорвавшись с места, Рыжик исчезает за дверью, время до его возвращения тянется бесконечно, но я помню, что это всего лишь эффект спорыньи. Вот и стены дрожат радужным маревом, по ним носятся обезумевшие тени, а в углях жаровни пляшет саламандра. Паладин еще несколько раз бьется о раму, потом затихает. Неужели дошло, что бессмысленно? Или просто силы кончились? Через несколько минут возвращается Рыжик. Перед тем, как прижать языком к нёбу кусочек льда, указываю взглядом на кнут и предупреждаю:
— Не убей. Потеряет сознание — проверь пульс.
— Не надо, — просит книжник, едва не всхлипывая.
Откинувшись в кресле, я бросаю в рот ледышку. Рыжик, сияя, поднимает кнут — резкий свист заставляет поморщиться, но я терплю, не отводя взгляда от лица мальчика. Удар! Паладин молча мотает головой. Удар! И еще! Тело на раме выгибается, невольно пытаясь уклониться. Все-таки изрядная часть боли в рассудок проникает, а кнутом по иссеченной плоти — это почувствует кто угодно. Удар! Рыжик облизывает губы, азартно блестя глазами, щеки розовеют. Брызги крови летят во все стороны, и если до этого он себя как-то сдерживал, то теперь срывается. Удар! Паладин глухо рычит, как загнанный зверь. Ничего, выдержит. Еще немного — выдержит. Дело совершенно не в нем. Удар! Рыжик вытягивается вслед за кнутом, дрожа и разве что не повизгивая…
— Не надо! — доносится от стены.
— Помолчи, — мягко прошу я. — Иначе добавлю. Ему.