– Я уже почти мертв, и Император мне не страшен. К тому же мое дело правое, сегодня я стою за самое дорогое – честь Императорской династии и моего мертвого сюзерена. Сам он больше не способен стоять за себя, но пока я дышу… в целом мире не осталось ничего, что могло бы защитить вас от меня, ваше величество.
Себастина подала мне переговорный жезл, связанный с бортовым спокхамосом, и через него я обратился к капитанам эскадры карателей. Сейчас они слушали только меня, ибо их заранее предупредили образовать закрытую цепь связи и до конца операции расценивать любые попытки связаться извне с этой сетью в смысле провокации.
– Говорит Бриан эл’Мориа, Великий Дознаватель Мескийской империи. Властью, данной мне Императором, я приговариваю Кэйзарборг к диэкзистусу. Открыть огонь по готовности!
И они открыли огонь почти сразу, так как летели сюда уже заряженные. Триста шестьдесят орудий планомерно обстреливали город, над которым больше не было защитных полей и который не прикрывали ни зенитчики, ни военный флот. Снаряды с маркировкой MZHM десятками сыпались на головы винтеррейкцам, и внизу заполыхало серебряное пламя. Когда приговор оказался полностью приведен в исполнение, ни о каких выживших не могло быть и речи.
– За честь моего Императора.
Все это время трясущийся кэйзар наблюдал за гибелью своей столицы, и единственное, что он смог сказать, в конце концов оказалось:
– Тэнкрисская скотина!
– Негоже облысевшему гиббону так обращаться к высшей форме жизни. И вообще, настоящий лидер всегда должен быть рядом со своим народом, разделять его судьбу.
Отставив трость, я оттащил кричащего монарха от фронтального иллюминатора на пять метров, схватил его обеими руками, поднял над собой и изо всех сил швырнул в стекло. С громким хрустом ломающихся костей кэйзар ударился об иллюминатор и мертвым рухнул на пол.
– Ух! – выдал Адольф, пользуясь исключительной привилегией и раскуривая сигару в моем присутствии. – Жестко ты его, шеф, прямо как муху об окно! Шеф?!
– Черт… хотел пробить бронированное стекло… но куда там… силы уже не те.
Меня шатало, левая рука перестала слушаться, а в сердце уже не впервые появилась щемящая боль. Подоспевшие Себастина и Адольф помогли вернуться в кресло.
– Ну этого тебе Император не простит, – заметил он, когда опасность миновала.
– Не должен. Себастина, пожалуй, я выпью ромашкового чаю, а не бергамотового.
– Сию минуту принесу, хозяин.
Через полторы седмицы после инцидента, который во всем цивилизованном мире поименовали «проявлением вопиющего варварства», я был вызван на высочайшую аудиенцию. В приемной Императора сидел другой секретарь, но фреска напротив моего места была прежняя. Как и многие сотни раз до того, я принялся внимательно изучать ее, пока меня не попросили пройти в кабинет.