— Вы слишком суровы к себе, дядя Руди, — тихо сказал Уэсли. — Почему бы вам хоть раз в жизни не похвалить себя за что-нибудь? Отец сказал, что вы спасли ему жизнь.
— Серьезно? — удивился Рудольф. — Мне он этого ни разу не говорил.
— Он считал, что людей нельзя хвалить в лицо, — ответил Уэсли. — Меня он тоже, честно говоря, редко хвалил… — Он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. Улыбка совершенно преобразила его худое, задумчивое лицо — оно стало ребячливым и открытым. Ему полезно улыбаться, подумал Рудольф. — И Кролика, и даже Кейт тоже не очень-то нахваливал… Ну, Кейт, он, конечно, хвалил за стряпню, да и то не столько хвалил, сколько подшучивал, потому что она ведь англичанка. Иногда я замечал, даже в первое время, когда еще только начал его узнавать, как он стоит один и думает, что никто его не видит, и такой грустный, будто у него в жизни было много плохого, о чем он не в силах забыть. Но что вы спасли ему жизнь, он правда, сказал.
— Я только отдал ему его же собственные деньги, — ответил Рудольф. — Надеюсь, ты понял, что Гретхен пыталась объяснить тебе, как и почему твой отец был таким в молодости. Таким его сделала семья.
— Понял, — ответил Уэсли.
— Все это верно, — продолжал Рудольф, — и в то же время не совсем. Я хочу сказать несколько слов в свое оправдание. Я не виноват в том, что оказался старшим сыном в семье, что мой отец был невежественным, неуправляемым человеком, да еще со страшным прошлым, в котором он тоже не был виноват. Не моя вина, что наша мать была истеричкой, помешанной на своем «благородном» происхождении. Не я виноват и в том, что Гретхен оказалась сентиментальной и эгоистичной дурочкой… Прости меня, — обратился он к Гретхен. — Все это я говорю не ради нас с тобой, а ради Уэсли.
— Я понимаю, — ответила Гретхен, склонившись над тарелкой так, что лица ее почти не было видно.
— В конце концов, — продолжал Рудольф, — мы все трое унаследовали одинаковые гены и воспитывались одинаково. Только что Гретхен призналась, что боялась твоего отца. А в действительности ее пугал не он, а то, что она видела в нем, ибо то же самое она видела и в себе. И старалась от этого уйти. А я видел в нем нашего отца, человека жестокого, прикованного к ненавистному занятию, патологически боявшегося умереть в нищете — настолько, что он предпочел покончить жизнь самоубийством, лишь бы не оказаться лицом к лицу с такой возможностью. Я тоже старался уйти. Только навстречу деньгам, респектабельности.
Уэсли понимающе кивнул.
— Может, и хорошо, что сын Крейлера сейчас во Вьетнаме. Не то нам с ним каждый вечер пришлось бы ужинать вместе, и тогда…