Уэсли не рассказывал матери про Джимми. Она была вежлива с черными, но считала, что они должны соблюдать дистанцию, как она выражалась. Так, по-видимому, полагалось у мормонов.
После ужина Уэсли попросил Джимми с завтрашнего дня доставлять миссис Уэрфем ее покупки, но почему — не объяснил, а Джимми и не стал спрашивать. Еще одна черта, говорившая в пользу Джимми: он не задавал глупых вопросов.
Домой Уэсли шел медленно. В доме царило негласное правило: если он возвращается домой к девяти часам, то никто не устраивает никаких сцен, сопровождаемых истерическими воплями по поводу того, что он шляется по городу и позорит семью, как в свое время его отец. Обстановка в доме и так была гнетущей, а всякие сцены, особенно поздним вечером, настолько его изматывали, что он потом долго не мог заснуть. Он все чаще подумывал о побеге, но ему хотелось дать матери еще один шанс. Должно же в ней хоть что-то быть. Ведь когда-то отец любил ее.
Когда он добрался домой, мистер Крейлер рыдал в гостиной, держа в руках фотографию сына. На фотографии Макс Крейлер был снят в солдатской форме. У него было худое лицо и такие печальные глаза, словно он знал, что его убьют прежде, чем ему исполнится двадцать один год. Мать встретила Уэсли в коридоре. Мистеру Крейлеру сообщили, прошептала она, что тело Макса привезут через два дня, и он всю вторую половину дня был занят приготовлениями к похоронам.
— Не обижай его, пожалуйста, — сказала она. — Он очень любил сына. Он хочет, чтобы ты завтра подстригся и сходил со мной в магазин — надо купить тебе темный костюм на похороны.
— Мои волосы и так в порядке, — возразил Уэсли. — И стричься я не собираюсь.
— В такой час, — шепотом продолжала мать, — ты мог бы проявить уважение хотя бы к умершему.
— Я могу проявить уважение к умершему и с длинными волосами.
— Неужели тебе трудно сделать такой пустяк, чтобы доставить удовольствие матери? — И она тоже начала плакать.
— Мне мои волосы и так нравятся. И никто, кроме тебя и его, — он сделал жест в направлении гостиной, — никогда ко мне по этому поводу не пристает.
— Ты просто упрямый и жестокий мальчишка, — сказала она, давая волю слезам. — Неужели ты никогда и ни в чем не можешь уступить?
— Могу, когда в этом есть какой-то смысл.
— Если ты не подстрижешься, мистер Крейлер не разрешит мне купить тебе новый костюм.
— Пойду в старом. Максу это безразлично.
— Так не шутят. — Она снова заплакала.
— Я и не думал ни над кем шутить.
— Этот старый костюм и волосы как у дикого индейца — мы же в церкви все сгорим от стыда.
— Пожалуйста, могу не ходить в церковь. И на кладбище не пойду. Я Макса сроду не видел. Какой во всем этом смысл?