— Надо пройти через спальню, — сказал Билли. — Там, правда, жуткий беспорядок. Мы с Моникой уезжаем на работу рано утром и чаще всего возвращаемся лишь к ужину. — Ему не хотелось, чтобы отец подумал, что Моника неряха, хотя сам он изредка упрекал ее за хаос, в котором они живут. В учениях Маркса, Мао и Че Гевары, недавно сказал он ей, ничего не говорится о том, что настоящие революционеры должны швырять белье на пол, чтоб оно так там и лежало. — Мы убираем квартиру по субботам, — сказал он отцу.
— Я не собираюсь делать никаких замечаний о том, как вы живете, — отозвался Эббот. — Я сам не принадлежу к числу аккуратных людей, но, как это ни парадоксально, очень ценю аккуратность в женщине. Однако все это не имеет значения. Мы довольствуемся тем, что нам достается. — Он вопросительно посмотрел на Билли. — Послушай, солдат, а как это получается: ты служишь в благородной и нужной армии Соединенных Штатов и не носишь форму?
— Вне службы нам разрешают ходить в штатском.
— В мои времена было по-другому. Я не ходил в штатском четыре года. Ну ладно, войны теперь уже не те. — Он твердой походкой направился в уборную. Когда он вернулся. Билли подумал: костюм на нем по крайней мере десятилетней давности. Разрешит ли он мне купить ему новый?
За ужином отец много говорил на самые разные темы. Он настоял, чтобы Билли заказал себе вина, но, когда официант хотел налить и ему, перевернул свой бокал. Он сказал, что еда первоклассная, однако едва к ней притронулся. Он то принимал покровительственный тон, то оправдывался и выражал сожаление; его цинизм и агрессивность тут же сменялись верой и надеждой на лучшее будущее, он то ругал себя, то безудержно хвастался.
— Не считай меня человеком конченым, — говорил он, — хотя на вид, может, именно так и представляется. У меня миллион идей. Если бы я не прикладывался к бутылке, я был бы первым в сфере информации и рекламы. Так мне говорили все лучшие специалисты Чикаго в этой области… мне предлагали работу, за которую готовы были платить шестизначную сумму, если только я вступлю в общество трезвенников… но я просто не представляю себе, как это я стану публично каяться перед сборищем людей, сделавших покаяние своей профессией. Вот если бы ты отказался от своей безумной идеи остаться в армии… у меня просто в голове не укладывается, честное слово, такой блестящий молодой человек, образованный и даже не офицер… ну, что ты там целый день делаешь — выпускаешь машины из гаража, как девчонка-диспетчер, которая вызывает такси по радио? Вот если бы ты поехал со мной в Чикаго, мы могли бы организовать агентство — «Уильям Эббот и сын». Я ведь помню твои письма… я все время держу их при себе… первое, что я беру при переезде с одного места на другое, — это коробка, в которой я их храню… так вот, скажу я тебе, ты здорово пишешь. Мне бы твой талант, и в моем письменном столе не валялась бы куча незаконченных пьес, нет, сэр, уж такого бы не случилось. Мы бы их поразили… я ведь знаю эту механику и мог бы взять на себя всю техническую сторону дела, у нас отбою не будет от заказов на рекламу. Ты не думай, что Чикаго какая-то дыра. Реклама и родилась-то в Чикаго.