Энн не чувствовала унижения измерений много-много лет. И с удивлением обнаружила надежду в душе, подобно той, которую испытала восемнадцать лет назад, когда шила свой лондонский гардероб. Вдруг модистка увидит красоту, которую скрывает зеркало?
Она стоически выдержала, когда мадам Рене наклонялась к ее животу. Только шипение газового рожка стало непомерно громким. Не требовалось опускать глаз, чтобы понять, какая картина предстала перед взглядом модистки: явные свидетельства страстной ночи, проведенной с человеком, который ее ждал по другую сторону штор.
Мерная лента обвила торс, скользнула по припухшим грудям. Мадам Рене записывала цифры в небольшой блокнот, который достала из кармана передника. Потом опустилась на колени и измерила талию.
— Здесь многовато, надо бы пожертвовать десертами.
Энн скрипнула зубами. Не слишком ли много унижений ради призрачной красоты? Лента охватила бедра. Мадам Рене оказалась рядом с тем местом, куда негоже приближаться женщине.
— Бедра широковаты.
Энн почувствовала, что стала свободнее ее левая нога: умелыми руками мадам Рене разула ее.
— Поднимите ступню, мадемуазель.
Энн неуклюже повиновалась, но чтобы сохранить равновесие, ухватилась за превосходно причесанную, невозможно рыжую голову модистки. Та похлопала ее по правой ноге.
— Теперь эту.
Энн скрючила пальцы в чулках на ковре и попыталась сосредоточиться на созерцании бордовых штор, а не ощущении маленькой ладони, которая оказалась на внутренней поверхности бедер именно в том месте, куда недавно приникал лицом Майкл.
Модистка записала еще несколько измерений, по-детски непосредственно вскочила и позвала:
— Клодетта!
Появилась миниатюрная подвижная женщина, прижимавшая к груди что-то черное.
— Клодетта, зашнуруй мадемуазель в корсет. Ах, нужно вшить в него набивку. — Энн замерла, когда мадам Рене просунула руку внутрь и твердые костяшки пальцев коснулись ее груди. — И усилить китовым усом, чтобы он поддерживал ее и не давал сутулиться. Ясно?
— Oui, мадам.
— Vite , у нас должен быть рулон ткани. Анжелика, принеси ярко-голубой бархат.
Шторы распахнулись — Энн на мгновение увидела Майкла, а он ее.
Мадам Рене назвала его эталоном жеребца.
«Неужели нет ничего такого, что вы не могли бы сделать?»
«Ничего, при условии, что это доставляет удовольствие».
Фиалковые глаза Майкла вспыхнули, но в следующую секунду, словно из сострадания, его загородила сухопарая женщина с рулоном ярко-голубого бархата, бордовые шторы сомкнулись за ее спиной. Но жар от его взгляда остался. Мадам подхватила ткань и приложила к бедрам Энн.