Однако смотрите-ка! "Фридрих" все идет и идет, а причалам еще и конца не видно. Видно, эти немцы научились-таки кое-чему у американцев! Интересно знать, когда они это успели?
Задетый за живое неожиданной грандиозностью порта, Паркер надел шляпу и пошел наверх, чтобы с палубы разобраться в неожиданном зрелище, представшем его взорам в Гамбургском порту.
А высоко над его головою, на той палубе, где он только что побывал, под защитою того же стеклянного колпака, снова виднелась унылая фигура Долласа. Он зябко сжался, пряча голову в поднятый воротник пальто. Рядом с ним возвышалась массивная фигура Ванденгейма. Ветер раздувал огонек на конце зажатой в его зубах сигары.
- За каким дьяволом вы меня вытащили на этот сквозняк? - недовольно проворчал Ванденгейм.
- Мне всюду чудятся уши.
Ванденгейм невольно огляделся.
- Выкладывайте, что у вас там есть.
- Насчет ФДР, Джон.
- Франклин... Делано... Рузвельт... - едва слышно, словно в глубокой задумчивости, проговорил Ванденгейм. При этом глаза его утратили рассеянное выражение. Их взгляд стал тяжелым и почти угрожающе впился в лицо Долласа, удивительно напоминавшее в полутьме злую мордочку хорька.
- Говорите же... - понизив голос, повторил Ванденгейм. Он вынул изо рта сигару и наклонился к самому лицу Долласа. - Ну?..
Доллас еще глубже втянул голову в воротник пальто.
Ванденгейм едва разбирал слова:
- Мы можем... послать телеграмму... Герберту...
- Говеру?
- Пусть действует...
Огонек сигары, брошенной Ванденгеймом, исчез за бортом, и его большая рука тяжело опустилась на плечо Долласа:
- Тсс!.. Вы!..
3
В комнате царила томительная тишина. Слышно было, как шелестят листы досье, которое гневно перелистывал Геринг, да его все учащавшееся дыхание.
За спиною Геринга стоял Вильгельм Кроне. На нем была черная форма эсесовца с нашивками штурмбаннфюрера. В наружности Кроне не было ничего примечательного. Вероятно, в перечне примет, какие составляются в личных досье тайной полиции, против графы "лицо" стояли бы слова "чисто обыкновенное, без отметин". Нос его был тоже "обыкновенный", по сторонам его сидели такие же обыкновенные глаза - ни большие, ни маленькие, ни темные, ни светлые. Даже их окраска не сразу поддавалась определению, но скорее всего они были серыми, хотя временами, когда он поворачивался к свету, в них и можно было найти признаки легкой голубизны. Темнорусые волосы, не короткие, не длинные, были расчесаны на пробор, какой носят миллионы немцев по всей Германии, - обыкновенный ровный пробор. Человек, взглянувший на этот пробор, через минуту забывал, с какой стороны он расчесан, - с правой или с левой. Он не был ни особенно тщательным, ни сколько-нибудь небрежным.