- Еще немного, и я, кажется, смогу доказать, что твоему воображаемому Квэпу помогал мой вполне реальный Будрайтис.
- Ну что же, - скромно ответил Грачик, - значит, мы получим еще одну ниточку, за которую можно будет разматывать дело.
- А ты так и не расколол своего Силса?
- Меньше всего мне хочется его расколоть!
- Все цепляешься за "чистоту его души"?
- Цепляюсь, - и Грачик протянул Кручинину распечатанный конверт.
- Что это? - удивился Кручинин.
- Не лишено интереса, - с невинным видом сказал Грачик и сделал вид, будто погрузился в работу, исподтишка следя за впечатлением, какое произвел на Кручинина протокол осмотра утопленника вызванным в С. начальником биржайской милиции.
Но Грачику не удалось уловить ничего на лице друга, разве только его голубые глаза на мгновение утратили выражение присущего им добродушия, и в них промелькнула искорка гнева. Но она тотчас же и погасла. Кручинин как ни в чем не бывало вернул Грачику конверт.
- Что скажешь насчет чашки чая? - спросил он.
- В кафе? - с иронизировал Грачик.
- В кафе так в кафе, - равнодушно согласился Кручинин.
Это было так неожиданно, что Грачик не нашелся, что сказать. Но именно от этого-то равнодушия ему и стало невыносимо стыдно игры, которую он вел с самым близким человеком и самым дорогим учителем. Он было опустил глаза, но тут же поднял их на Кручинина, стараясь поймать его взгляд.
- Не сердитесь... Я, кажется, большая свинья...
- Тебе это только кажется?.. Что ж, и то хлеб.
- Но мне так хотелось немножко поторжествовать, - виновато сказал Грачик. - Я - настоящая свинья.
- То-то! - добродушно сказал Кручинин. - Тогда идем пить чай ко мне.
Всю дорогу они шли молча, и лишь перед самым домом Кручинин спросил с той особенной небрежностью, за которой так хорошо умел прятать самое важное:
- Из рассказов Силса можно понять, что Инга - воспитанница иезуитов и даже фанатичная католичка?
- Да, пожалуй. А что?
- Так, ничего, - ответил Кручинин и, весело насвистывая, вложил ключ в замок своей двери.
Грачик хорошо знал, что "так, ничего" означает в устах Кручинина острый интерес. Но он не догадывался о том, что на этот раз знакомый возглас означал не столько собственный интерес Кручинина, как его желание без прямой подсказки натолкнуть внимание самого Грачика на вопрос о роли католической церкви в деле Круминьша. Кручинину не нравилось, что Грачик, сам же первый сделавший это открытие в начале расследования, словно забыл о нем.
То обстоятельство, что в эксгумированном утопленнике начальник биржайской милиции не признал лейтенанта Будрайтиса, не упростило дела, как поначалу показалось Грачику. Торжество, испытанное им в момент, когда он передавал конверт с этими протоколами Кручинину, было, по-видимому, преждевременным. Кручинин терпеливо и очень обстоятельно объяснил Грачику, какие преимущества они получили бы, окажись утопленник Будрайтисом, и какие трудности возникали в связи с тем, что исчезновение Будрайтиса по-прежнему оставалось тайной. Расследование Грачика пошло прежним путем. Но Кручинин не оставлял наблюдения и за делом Будрайтиса. Убеждение в том, что исчезновение лейтенанта милиции каким-то образом связано с делом Круминьша, не оставляло его, хотя никаких внешних данных для этого, казалось, и не было. При этом Кручинин немного посмеивался над самим собой: если бы Грачик проявил подобное, мало на чем основанное упрямство, Кручинин наверняка высмеял бы его и заставил бы отказаться от предвзятой уверенности в общности этих двух дел. Пожалуй, только для очистки совести Кручинин еще раз поехал в Алуксне с намерением посмотреть сводки милиции о происшествиях последнего времени. Но стоило ему в одной из этих сводок столкнуться с обстоятельством, показавшимся схожим с подобным же обстоятельством в деле Круминьша, как он понял, что недаром совершил эту поездку, и его уже нельзя было оторвать от папки с надписью: "Дело о покушении на убийство Лаймы Зведрис".