Посреди этого хаоса в абсолютной тишине застыл Эдмунд. Правая рука его была сжата в кулак, в левой он держал угол полотна, прикрывавшего картину. Одежда его запылилась, что неудивительно в столь тесном и заброшенном помещении. Очень странным Джейн показалось выражение его лица. Если попытаться его определить, то больше всего подошло бы слово «тоскливое».
Таким она его еще не видела ни когда покинула прошлой ночью, ни когда несколько долгих недель назад призналась ему в любви. Похоже, он что-то искал, и это что-то было для него чрезвычайно важно.
В неудержимом порыве раскрыть эту тайну Джейн прокралась мимо целой пирамиды всех мастей столов, поставленных один на другой, и ненадежная конструкция покачнулась и скрипнула.
Эдмунд мгновенно обернулся, но Джейн не увидел – должно быть, ее скрывала тень.
– Пай? Что-то произошло?
– Почему ты каждый раз принимаешь меня за Пая? – отозвалась Джейн, приблизившись на шаг. – Мы не очень-то похожи.
– Джейн. – Кулак Эдмунда разжался. – Я не думал, что ты зайдешь.
– Я и не собиралась. – Билось ли его сердце так же часто, как ее собственное? – Сегодня мы оба находим себя в неожиданной ситуации.
– Находим себя? Что ты имеешь в виду?
Эдмунд быстро отпустил ткань, и она упала на картину, полностью ее скрыв.
Джейн сделала вид, что не расслышала вопроса, и продолжила свою мысль:
– Потом вдруг подумала, что мне следует прийти сюда.
Он посмотрел на покрытое тканью полотно.
– Вот и я тоже.
Он был настолько поглощен картиной, что ей тоже стало любопытно.
– Могу я взглянуть на нее?
– Ничего стоящего, – буркнул Эдмунд, но ткань все же поднял.
Это был большой, высотой больше пяти футов, портрет маслом. На холсте посреди сада с колоннами в римском стиле была изображена семья. Мужчина в самом центре картины с напудренными и заплетенными в косицу волосами, прямым носом и сияющими синими глазами, был явно родственником Эдмунда.
– У него твои глаза, – мягко сказала Джейн. – Это твой отец?
– Да. А рядом с ним – моя мать и сестры.
Джейн посмотрела на него, а затем снова на портрет. Эдмунд обладал мужественной внешностью – это было видно по волевому подбородку, губам, скулам. У его отца подбородок, наоборот, был слабый, как ни старался художник его приукрасить.
Вся твердость на портрете досталась женщине. Приподнятый подбородок подчеркивал ее строгую красоту. Волосы дамы тоже покрывала пудра, как требовала мода того времени. На ней было богатое красное платье, на запястьях, шее и пальцах – драгоценные украшения. На одном колене у дамы сидел маленький ребенок со светлыми локонами и в длинном платьице. Еще двое детей изображены по краям: девочка лет пяти, тоже со светлыми волосами, и мальчик, одна рука и плечо которого остались за пределами картины. Видимая рука тянулась к плечу отца, а лицо находилось на уровне его локтя. Мальчик смотрел с портрета так серьезно, словно ему приказали выглядеть маленьким мужчиной.