– Право, мадам, – растерялся Мефодий Кириллович, глядя на нее и целуя ей руку.
– Жаннет! – засмеялась она укоризненно. – Для Вас, граф, я по-прежнему… Жаннет.
– Жаннет, – проговорил граф восхищенно, – Вы так же ослепительно хороши. Нет, еще лучше прежнего. Богиня! – И вздохнул сокрушенно: – Я погиб окончательно.
И действительно, она была лучше той прежней Жаннет, что изображала когда-то древнегреческих нимф в балете под бесцеремонное лорнирование ее стройных ножек и детских яблок грудей.
И действительно, превратилась в Богиню и была изумительно хороша – и недоступна в своем белом прозрачном платье, сшитом по тогдашней моде в древнегреческом стиле, сквозь которое светилось ее легкое гибкое тело.
– Превесело, – удивленно произнес он и добавил насмешливо: – Не в коня корм.
– О ком Вы, граф? – настороженно спросила Жаннет и прикусила свою нижнюю губку.
– О себе, – ответил он печально. – Впрочем, – продолжил серьезно, – я к Вам, Жаннет, по делу.
– Я слушаю Вас, Мефодий Кириллович, – сказала она без жеманства. – Да Вы присаживайтесь, – усадила его в кресло и села напротив. – Я Вас очень внимательно слушаю – и буду рада, если смогу Вам помочь. – И ее ясные глаза засветились, как синее безоблачное и бездонное небо.
– Я надеюсь, – улыбнулся граф насмешливо, – поможете не так, как в одна тысяча восемьсот шестом году помогли, когда я следствие производил по Делу о двадцати погибших фельдъегерей. Тогда вы таких мне выдропужских кружев наплели, что до сих пор их превесело вспоминаю.
– Не я одна Вам их плела, граф, – улыбнулась в ответ Жаннет.
– Но первой «кружевницей» все-таки Вы, милая Жаннет, были! Ну и… Павел Петрович, разумеется, – добавил вкрадчиво. – По его рисунку вы все эти узоры выводили. – И добавил не без лукавства: – Насилу в них разобрался – и распустил.
Да, выдропужские «кружева», откровенно говоря, были «превеселые». И распустил их граф весьма и весьма мудро, когда ему «наскучило» их «милое» и вздорное «плетение» – и прочее, и прочее, и прочее.
Лгали все! Но, что удивительно, дудели, как говорится, в одну дуду – и разобраться в этом было невозможно. Это было выше его человеческих сил. Его даже пытались обольстить. Жаннет и пыталась. А ревнивец Бутурлин чуть на дуэль не вызвал.
А как его на воздушном шаре катали? Ах, как его катали!
И там, на высоте птичьей, потребовали от него принять этот шар в качестве вещественного доказательства их невинности в Деле о двадцати пяти погибших фельдъегерях. А когда он отказался наотрез принять его и в качестве доказательства – и в другом качестве, чуть на землю с него не сбросили. И это переполнило чашу его терпения. И он учинил Жаннет, а потом всем остальным, свой последний допрос.