Как дураки, хохочем: над всем и всеми. Надеюсь, за пьяных нас не примут.
Зайти в группу, забрать ребенка и приняться его переодевать.
— А знаешь, кто к нам приехал?
— Папа? — счастливо, хотя и радость тотчас сменилась на какую-то настороженность.
Нахмурилась невольно и я. Спрятала очи.
— Нет, — мотнула головой. Скривилась от неприятных чувств. Но вдох — для прилива моральных сил, и, рисуя силой радость на лице, прощаясь с тугими мыслями (что враз накрыли меня от одного только напоминания о том гаде), продолжила я: — Дядя Федя. Тезка. Мы уже его когда-то видели. Он очень хотел тебя повидать.
— А молозенку купит? — вперил в меня пытливый взор.
— Купит, — искренне смеюсь над этой его неожиданной наглостью. — Купит.
В магазин за мороженым — и домой.
— Дядя, дядя! Там впеледи долога! Луку давайте! И не бойтесь.
Захохотали мы с Рогожиным: надо же — запомнил (уже и я даже забыла).
— Да дядя уже больше не боится! — торопливо отозвалась я.
— Боится-боится, — резвое Феди. — Еще как боится! Только там лужа. Давай я тебя лучше на руки возьму.
— Мам, мозна?! — молящий взор в глаза.
— Мозна-мозна, — добродушно паясничаю.
Да только Серебровскую породу сложно в себе подавлять. Наглости моему «переживателю за дядю» хватило на то, чтоб его до самого дома несли: то, якобы, еще лужи, то так… дядя опять чего-то боится, то уже он просто устал.
А Рожа только и потешался с меня, с моих тщетных попыток уговорить «неуговариваемого».
* * *
На скорую руку приготовить ужин — и пригласить всех за стол (али, вернее, тумбу-стол в нашей коморке).
Метнула я взор на сынишку, а затем вновь уставилась Федора… Старшего. Вот оно… счастье. О котором столько грезила. Не только сейчас: а практически всю свою "взрослую" жизнь. Семья. Где муж, которого безумно люблю, где ребенок. Наш ребенок. И все мы за столом, дружным коллективом уплетаем ужин, обсуждаем все то, что произошло за день. Рутина, которая в благодать, а уж никак не в кару. С дорогими сердцу людьми — даже обыденность… сладкая.
* * *
— Хочешь, я останусь? — смущенно прошептал Федька, едва мы оказались вдвоем, на кухне: замерла я у раковины, моя посуду. Обнял, прижался к моей спине Рогожин. Поцелуй в шею.
— Ну да, — вздрогнула я, ошарашенная услышанным. — А куда ж ты еще?..
* * *
Руки в боки посреди нашей комнаты — и будто впервые я увидела ее по-настоящему. Всецело. Осознала ее «красочные габариты». Диван полуторка, тумба, шкаф. И места свободного — так, что только и остается крутиться, стоя на одном месте.
— М-да… кладовка та еще… Разве что в коридоре лечь, — печально улыбнулся Федор. — А так, здесь и на полу негде примоститься.