В уютные кресла – сама осовелость –
немецкая публика молча уселась.
Здесь буря бушует,
шторм бесится там,
и тяжко от тяжести туч небесам,
и молнии бьют со змеиным шипеньем –
все это не стоит ее размышленья.
Но только улягутся буря и ветер,
лишь мягкое солнце спокойно засветит,
она поднимается с шумом
и смело
творит свою книгу «Беда пролетела».
В полете фантазии высшее счастье.
Сначала событье разложит на части,
а после решит, что в нем не было смысла,
что тучами небо лишь в шутку нависло.
И ей предстоит
все – от верха до низа –
в систему свести и сокрытое вызнать.
Как это по-детски наивно и мало –
разыскивать то, что навеки пропало!
Ей надо б заняться сегодняшним строем,
а небо и землю оставить в покое.
Пускай их идут своим ходом привольным
и мерно вдоль скал разбиваются волны.
Маркс издевается над самодовольством филистера, который недоумевает, как можно жить с самим собой в разладе, если кошелек спрятан вполне надежно. В юмористическом романе «Скорпион и Феликс» Маркс сатирическими штрихами рисует «истинно немецкую», «очень христианскую» семью, смеется над их бесплодными умствованиями. В этом произведении уже проскальзывают блестки того сверкающего остроумия, которое отличало зрелые работы Маркса. Он замечает, что все великое имеет свою противоположность и вытесняется ею: великан – карликом, гений – жалким филистером, герой Цезарь – актером Октавианом, император Наполеон – королем бюргеров Луи-Филиппом, философ Кант – «рыцарем» Кругом, поэт Шиллер – советником Раупахом, небо Лейбница – классной комнатой посредственного философа Вольфа. Аналогично этому после бури всегда остается целое море ила и грязи. И надолго!
Позднее, в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта», Маркс возвращается к сатирическому образу, родившемуся в юные годы:
«Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Коссидьер вместо Дантона, Луи Блан вместо Робеспьера, Гора 1848 – 1851 гг. вместо Горы 1793 – 1795 гг., племянник вместо дяди. И та же самая карикатура в обстоятельствах, сопровождающих второе издание восемнадцатого брюмера!»
Филистер всегда чтит оригинал, но явно предпочитает ему карикатуру. Буря его пугает, в тине же, которая остается после нее, он чувствует себя превосходно. Он снова все старается «привести в систему», уложить всю бурю в книги, на которые нетрудно найти покупателя. К этой теме юный Маркс не раз возвращается в своих эпиграммах.
Однажды немцы, пустившись в путь,