Готовясь вышвырнуть бога с небес, низвергнуть кумиров религии, Маркс уже с 1838 года обращается за поддержкой к великим безбожникам античности – Эпикуру и Лукрецию Кару. Его тогдашним исканиям был глубоко симпатичен их смелый вызов богам, он полностью разделял их стремление «дух человека извлечь из тесных религий тенет» и тем вознести «раба божьего до неба».
В докторской диссертации он цитирует прекрасные строки Лукреция об Эпикуре, этом «величайшем греческом просветителе»:
В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась
Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом…
Эллин впервые один осмелился смертные взоры
Против нее обратить и отважился выступить против.
И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным
Небо его запугать не могли…
Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою
Попрана, нас же самих победа возносит до неба.
Можно увидеть много аналогичного во взглядах на религию между эпохой Эпикура и эпохой «бури и натиска» на религию в Германии конца 30-х годов. В античной Греции нападки велись и помимо Эпикура, но делалось это трусливо и непоследовательно. Стоики[5], например, «приспосабливали религию к своим спекуляциям», подобно тому как это делали младогегельянцы. Маркс же ценил Эпикура за то, что он не приспосабливался, не «умничал» и не «хитрил», но вел себя как «открытый атеист по отношению к миру, прямо нападая на его религию», заслужив за это поношения отцов церкви на многие века.
В то время в Германии было немало таких философов, включая самого Гегеля, которые с презрением отзывались о великих атомистах Греции. Авторитет Гегеля не остановил юного Маркса, хотя он и примыкал в то время к гегельянцам, авторитетность самой истины была для него всегда более веским аргументом, чем все привходящие соображения. Истина была единственным божеством, которому поклонялся этот ниспровергатель самодовольных богов и божков от науки, всяческих «браминов» духа, благоговейно созерцающих пуп собственных мыслей.
В предисловии к диссертации Маркс отметил, что «спекулятивный» подход Гегеля мешал этому «гигантскому мыслителю» признать за эпикурейской, стоической и скептической системами их высокое значение для истории греческой философии и для греческого духа вообще.
И далее, говоря о Плутархе, который привлекал философию на судилище религии, Маркс, по существу, полемизирует с Гегелем, вернее, с правым крылом его последователей.
По поводу Гегеля Маркс «прохаживается» также в связи с «доказательствами бытия бога». Еще Кант опроверг эти «доказательства». Гегель же перевернул их, «то есть отверг, чтобы оправдать». «Что же это за клиенты, – иронически замечает Маркс, – которых адвокат не может избавить от осуждения иначе, как убивая собственной рукой?»