И вот что интересно: и та и другая «крайности» имеют нечто общее. Обе противопоставляют друг другу двух Марксов: молодого и зрелого. Только делают это по-разному: одни считают «истинным» молодого, другие же – зрелого.
И тот и другой подходы демонстрируют извращенное, примитивное понимание марксизма. Здесь сказалось то обстоятельство, что марксизм по инерции мышления измеряется застарелыми мерками. Но «Рукописи» и «Капитал» не противостоят друг другу, как две завершенные системы мировоззрения, где в центре одной стоит «гуманизм», а в центре второй – «экономизм».
Если они и противостоят друг другу, то лишь как исток и вершина, как произведение, где новый метод анализа общественных явлений нащупывается, – произведению, где он находится в действии, как произведение философско-экономическое – произведению экономическо-философскому.
Марксизм не доктрина, а метод, как любили подчеркивать его основоположники. Поэтому нельзя его понять, толкуя «готовые» формулировки из разных произведений. Живая душа марксизма может быть понята только в движении, в процессе образования идей, в непрестанном совершенствовании метода.
Доктринерская узость мышления не видит в «Капитале» «гуманизма», так как не понимает места этой работы Маркса во всем его наследии, не понимает, во имя каких человеческих идеалов ведет он кропотливое исследование «экономического человека». Она не видит Марксова гуманизма, так как привыкла почитать за «гуманизм» сентиментальную благотворительность философствующих маниловых.
С другой стороны, критики молодого Маркса, страдающие той же узостью, не в силах оценить великое значение «Рукописей» в формировании марксизма. Они подозрительно морщат нос, когда слышат об «отчуждении» и «гуманизме», – достаточно ли марксистские эти понятия? Они не могут втиснуть богатство Марксовых идей в прокрустово ложе той примитивно-схематической интерпретации марксизма, которую только и способны понять, а потому склонны отделить «чистого» Маркса от «нечистого», «зрелого» от «незрелого».
Гуманизм Маркса не временное теоретическое увлечение, как желали бы думать вольные или невольные идеологи заклейменного Марксом «грубого коммунизма».
Гуманизм – это не привесок к марксизму, а само сердце марксизма, тот внутренний родник, который дает ему силу и жизненность, который делает его мировоззрением миллионов, борющихся за счастье человечества.
Марксов гуманизм, как он предстает уже в «Рукописях», – это не фейербаховское обожествление любви. Это учение, продиктованное ненавистью ко всяческим формам угнетения и подавления личности, это учение, несущее в себе могучий заряд социальных преобразований.