— Вы думаете, что всё так плохо, профессор Олстон?
— Я думаю, что это так плохо, как это возможно. А как вы думаете, Ланни?
— Вы имеете в виду эту страну или Европу?
— Это все один мир. Это я узнал, как географ, и я очень боюсь, что американскому народу это придется узнать с кровью и слезами. Это было летом 1937 года.
VI
Ланни, слушая это, размышлял. Его мысль была: "А что я должен рассказать?" Он всегда сдерживал порыв быть откровенным с кем-либо. Всегда приходится ставить ограничения для себя. Теперь он осторожно начал:
"Вы помните, профессор Олстон, что я был на вашей службе ярым молодым реформатором. Я не бросил это даже после Версаля. Я имел обыкновение посещать одну за другой международные конференции. Полагаю, что я посетил их дюжину, встречаясь с государственными деятелями и газетчиками, и служил им в качестве посредника. Я привык собирать всякую, в том числе и конфиденциальную, информацию, которую считал необходимой довести до общественности, и принести мир и добро, чувство товарищества несчастному старому континенту, где я родился. Но в последние годы я был вынужден от этого отказаться. Я восстановил против себя всех, кого знал, разбил свой дом, это было, как плеваться против урагана. Вы должны понять, я создал себе репутацию эксперта в области искусства и принял участие в создании больших коллекций, которые, я считаю, будут завещаны общественным учреждениям, и, таким образом, будут способствовать распространению культуры. Я убедил себя, что это настоящее служение, и что вкус в искусстве не только фантазия, но важное социальное влияние".
— Да, Ланни, конечно. Но вы не можете также не иметь политических взглядов и не оказывать влияние на людей?
— Это было бы трудно, почти невозможно. Я потерял бы клиентов, для которых я покупаю картины. В своих взглядах они консервативны, если не сказать ретроградны. Я встречаюсь с ними, потому что живу в мире моего отца и моей матери, и даже там я бы не приобрёл клиентов, если бы неосторожно относился к вопросам, которые в настоящее время возбуждают умы каждого. Я не сомневаюсь, что вы знаете, как богатые и светские люди бранят и порочат Рузвельта.
— Он пытается спасти их, а они этого не понимают.
— И не поймут. Каждый мужчина из них является Людовиком Шестнадцатым, а каждая женщина Марией-Антуанеттой, настойчиво стремящимися на плаху. Я нажил себе врагов, указывая им на это. Но теперь я научился разговаривать с ними и отвечать на их вопросы, что я аполитичный человек, живущий в мире искусства. Они принимают это, как моё профессиональное кредо, и предполагают, что я стремлюсь к деньгам, как и все остальные. Вы видите, что я веду своего рода двойную жизнь. Я говорю откровенно только с полудюжиной верных друзей. Я хотел бы иметь вас в качестве одного из них, если вы согласны. Но вы должны мне обещать, что не будете говорить никому обо мне.