Поэтому приняла внезапное решение — не хотела видеть, как Лекс-Ка даст согласие, предпочла оставить себе иллюзию добровольности. Переборола все внутренние противоречия и сомнения. Охрана не успела среагировать — я нажала на кнопку. Круглая дверь-болт открылась — я оказалась в белой комнате.
«Помогите мне! Заломите мне руки и выведите из этой комнаты, даже если я буду вырываться!»
Судья меня увидел. Он пристально впился в меня взглядом.
Секунду мы смотрели друг на друга. Я уже смирилась, что этот кусок плоти передо мной повинен во всех моих несчастьях. Он захочет отыграться… а я ведь так боюсь боли.
Мы продолжали смотреть друг на друга. Он знал — я слышала разговор, а мне не удавалось полностью скрыть дрожь, и я корила себя за это. Хотелось быть дерзкой, самоуверенной, а не напуганной.
— Вы хотели меня видеть, судья Руанн? — я подошла ещё ближе, почти впритык к клетке.
Ящерриные глаза пожирали меня. У него красивые глаза, как будто вырезанные у человека с очень добрым сердцем и насильно втиснутые в ящерра.
— Значит, всё же слышшала… — я сразу поняла, о чём он.
Он улыбнулся мыслям, известным только ему. А потом на лицо его начало медленно наползать свирепое выражение.
Голос охрип, когда он сказал:
— Заведите её в клетку…
Я инстинктивно отступила назад.
— Лин, стой рядом и никуда не двигайся, — это был голос Лекс-Ка. Советник Главы вклинился в наш диалог внезапно, будто раньше в комнате находились только двое — я и мой палач. Руки Лекс-Ка легли мне на плечи. — Ты, ящерр, нас слишком низко ценишь. Информации никакой не предоставил, а девушку требуешь.
— Подойди ко мне… — прошептал ящерр. — Землянин, открой для неё клетку.
Я по-настоящему испугалась. А ведь я зайду. Если от меня потребуют, я зайду и до последнего буду надеяться на чудо — что он меня не ударит, не обидит, не изнасилует.
Но ему плевать на мою боль. Обидит, отомстит, выместит злость.
Ящерр, зачем ты так со мной?
Это было похоже на… на… на очень личное крушение… всего…
На что это похоже?
Как если бы я встретила мужчину… влюбилась в него. Мы бы встречались, смеялись, засыпали и просыпались вместе, решили связать нашу жизнь навеки. А через двадцать лет, обожая и преклоняясь перед своим мужчиной, я бы внезапно услышала от него: «… с условием, что я могу её калечить, насиловать или, при большом искушении, убить, и никто не попытается мне препятствовать…». Наверное, в тот момент я бы тоже испытала нечто, похожее на чувство, сразившее меня после слов Руанна.
Будто он не имел права делать мне настолько больно… и словно он был обязан знать об этом.