— Я помню, как лежал в кровати, — продолжал исповедоваться я. — Кажется, мне было года три, не больше. У меня тогда был говорящий медведь. Я взял его с собой в постель, и он рассказывал мне сказки, а я совал ему в уши карандаш. Я его любил, Зигфрид.
Я замолк, и Зигфрид тут же ухватился за приманку:
— Почему вы плачете, Робби?
— Не знаю! — закричал я. Слезы текли у меня по щекам, я посмотрел на часы и увидел, как сквозь влагу дрожат зеленые цифры. — Ох! — обычным тоном проговорил я и сел на кушетке. Слезы по-прежнему текли по лицу, но фонтан уже иссяк. — Мне пора, Зигфрид. У меня свидание. Ее зовут Таня. Красивая девушка. Хьюстонский симфонический. Она любит Мендельсона и розы, и я хочу подобрать несколько этих темно-синих гибридов, которые подойдут к ее глазам.
— Боб, у нас осталось почти десять минут.
— В другой раз поговорим подольше. — Я знаю, что он этого не может сделать, и торопливо добавляю: — Можно мне воспользоваться твоей ванной? Мне очень нужно.
— Вы хотите заглушить свои чувства, облегчив желудок, Боб?
— О, не будь так сообразителен. Я знаю, что говорю. Я понимаю, это напоминает типичный заместительный механизм…
— Боб.
— …ну ладно, позже, а пока я сбегаю. Мне, честное слово, нужно идти. В ванную, я хочу сказать. И в цветочный магазин. Таня особенная девушка. Красивая. Я не о сексе говорю, хотя это тоже здорово. Она может с… она может…
— Боб, что вы пытаетесь объяснить?
Я перевожу дыхание и умудряюсь выговорить:
— У нее прекрасно получается оральный секс.
— Боб?
Я узнаю этот тон. У Зигфрида большой набор интонаций, и с некоторыми я уже знаком. Он считает, что напал на какой-то след.
— Что? — как можно равнодушнее спрашиваю я.
— Боб, как вы это называете между собой, когда женщина занимается с вами оральным сексом?
— Боже, Зигфрид, что за глупость?
— Как вы называете, Боб?
— Ты сам знаешь.
— Как называете, Боб? — продолжает настаивать Зигфрид.
— Ну, говорят, например, «она меня ест».
— А другие выражения, Боб?
— Да их множество! «Давать головку», например. Я думаю, что за свою жизнь слышал тысячу названий.
— А какие еще, Боб?
Все это время я настраивал себя на гнев и боль, и они неожиданно прорвались:
— Не играй со мной в эти проклятые игры, Зигфрид! — истошно заорал я и почувствовал, как у меня переворачиваются внутренности. Я даже испугался, что испачкаю брюки, будто снова стал маленьким мальчиком. — Боже, Зигфрид! Ребенком я разговаривал со своим медведем. Теперь мне сорок пять лет, но я по-прежнему делюсь своими мыслями с глупой машиной, будто она живая!
— Но ведь есть и другие названия, правда, Боб?