Александр Дугин предлагает делать это по ту сторону коммунизма, национал-социализма и либерализма. Ни первая, ни вторая, ни третья политические теории не могут формировать исторический облик нашей эпохи. Значит, нам нужна Четвёртая.
Начиная разговор о Четвёртой Политической Теории, мы должны дать чёткое определение того, что она собою представляет. Но прежде необходимо обозначить её политический субъект. Субъектом Четвёртой Политической Теории не может быть ни класс — как в коммунизме, ни раса — как в национал-социализме или государство (в его современном значении) — как в фашизме, ни, тем более, индивидуум, субъект враждебной либеральной системы. Исходя из положения о победе либерализма, мы назовём субъектом Четвёртой Политической Теории того, кто является радикальным противником, непримиримым врагом и безусловным антагонистом либерального индивидуума.
О ком идёт речь? Вопрос, не имеющий простого разрешения. Мы можем остановиться на сообществе как некоем «социальном теле», исключающем принцип индивидуума как цели и центра; сообществе, не приемлющем индивидуальную идентичность, без которой, как нам известно, немыслим либерализм.
XX век был веком идеологий, но ничто не мешает преодолеть пресловутый идеологический кризис, о котором принято говорить в нынешнее время. Теперь не обязательно вести за собою массы — достаточно найти Идею, которая станет точкой отсчёта для создания Sacrum Collegium или Ордена, объединяющего людей, «верных принципам, свидетелей высшего авторитета и высшего закона», как писал Юлиус Эвола. Этот Орден и есть сердце «тайной империи», тайной России.
Один из героев романа Мирчи Элиаде произносит страшные слова: «Моя смерть — трагедия, потому что я не выполнил свою миссию». В послевоенную эпоху можно с горечью констатировать появление расы ускользающего человека. Так Юлиус Эвола обозначил новый тип человека: человека меркурианского, непостоянного, текучего, не сдерживающего обещаний, необязательного, утратившего внутренний стержень и чувство долга.
Мы, сторонники Четвёртой Политической Теории, ориентируемся на восхождение к безымянным принципам, идеям, нерушимым и вечным эйдосам. Является ли возможным приблизиться к чистому созерцанию незримого, учитывая необходимость абстрагироваться от ярлыка homo apoliticus? Существует ли вероятность имперостроительства и одновременного процесса пютроф^? Может ли происходить очищение души от тела в рамках социальных процессов? Нам представляется, что человеку уготовлена роль проводника, его местонахождение — некое «между». Это уподобление Хадиру, посреднику между Terra lucida и миром становления. Можно уйти в созерцательность, в теорию, в катартическую подготовку к тотальному отождествлению с эйдосом, но, как совершенно справедливо сказал Фестюжьер: «На это у него (философа) меньше прав, чем у кого бы то ни было». Философ рождён, чтобы править — мы заключаем это с полной уверенностью. Необходимо заметить, что Платон рассматривал философа исключительно как политика, но не как («кабинетного») учёного.