>.
Хайдеггер связывал другое Начало исключительно с западноевропейским Dasein'oM, находящимся между бытием и ничто. Необходимо радикальное нарушение границы, бросок ab abrupto, властное утверждение причастности к небытию. Но также: отступление от своей структуры, тяготеющей к перманентному разделению «того» от «этого»: субъекта от объекта, внутреннего от внешнего, бытия от небытия. Другое Начало лежит в утверждении: Dus Sein ist das Nichts. После конца философии Dasein должен вопрошать о ничто. О Хаосе, о бездне.
А что должна сделать русская мысль? Русская мысль должна случиться. Но не философски, а метафизически (не приписывая «метафизике» ложных коннотаций, возникших исключительно в рамках западноевропейского дискурса), ибо все попытки русских философов снова начать философствовать рискуют привести к предсказуемому результату, породив ещё один интеллектуальный выкидыш археомодерна. Александр Дугин указывает, что русская философия принадлежит области проективной возможности. Русская философия действительно должна быть. Но как, согласно традиционалистскому взгляду, небытие первично по отношению к бытию, так и русская метафизика (как протофилософия, как метафизика Традиции) — первична по отношению к русской философии. Метафизика задаёт вопрос не только о сущем, метафизика вопрошает о ничто (к чему так и не смог по-настоящему подойти Запад), ибо par excellence она есть «вопрошание, обращённое за пределы сущего, чтобы сделать его доступным умозрению как таковое и во всей полноте». Лишь возникая из метафизики, русская философия становится возможной. Без погружения, без со-причастности к ничто, она остаётся не более чем обещанием. Преодолеть старую метафизику (онтологию) во имя Новой Метафизики (фундамендаль-онтологии) — это взять на себя ответственность за подготовку Ereignis^. Должны появиться те, кто способны принять Решение о переходе к другому Началу.
Вопрошая о ничто, Dasein осуществляет выход за пределы сущего и сам(о) ставится под [метафизический] вопрос. Взывая к ничто, мы взываем к экзистенциальному страху, к тому неизвестному состоянию, где нет места скупым определениям и привычным мерам самозащиты. Перед этим страхом мы абсолютно наги и безоружны. Если мы попытаемся понять, чего мы боимся, мы не придём к ответу, поскольку «то, «чего» боятся в экзистенциальном страхе, не является сущим, принадлежащим этому миру» (так, равным образом, человеческое боится и божественного, и титанического — как вторжения абсолютно Иного). Экзистенциальный страх обессмысливает мир, приходя «ниоткуда»; для того, чтобы его пережить, нам не нужно дожидаться опасной ситуации, — экзистенциальный страх настигает нас «вдруг». Хайдеггер утверждает, что он заставляет нас бояться бытия-в-мире, — в мире, где сущее утратило свою значимость, и остался только сам мир. Экзистенциальный страх таится в глубинном осмыслении ситуации, наступающей после третьего вознесения, описанного в учении о трёх Сыновствах гностика Василида. Именно Василид вплотную подводит нас к первичности ничто, Не-Сущего.