В. - Ну, во-первых, я знаю, что они могут. Четко. Если я снимаю Гребенщикова на концерте, то я смотрю и знаю: это у меня есть, вот этот жест я видел, вот это я терпеть не могу, вот это - я после концерта ему скажу: "Боря, так нельзя, на тебя же люди смотрят", а вот это - я еще не снимал. Я жду вот этого. И он обязательно это сделает.
А.Г. - Это по наитию или ты просишь его...
В. - Я никогда не прошу. Я стою внизу: в толпе или за кулисами, я никогда не вторгаюсь. Я из тех фотографов, кто четко соблюдают этику.
А.Г. - Кто из АКВАРИУМА был для тебя наиболее интересен?
В. - Очень долго для меня был интересен Борис. Всегда для меня интересен Сева Гаккель. Сева Гаккель мне нравится внешне и практически всегда. Его интересно снимать, но теперь он очень часто отказывается и не дает себя фотографировать.
А.Г. - А если ты его случайно все-таки снимешь? Он засветит пленку?
В. - Нет. Я снимаю в таких ситуациях, когда он в контексте, при котором меня нельзя обвинить, что я его фотографирую. Если Сева сказал - нет, Вилли, не надо, я его ни в коем случае снимать не буду. Зачем напрягать человека?
А.Г. - Ты обещал рассказать какой-то эпизод, связанный со словами "Арокс и ШТЁР"...
В. - Коль скоро это название пошло, "Арокс и Штёр"... Меня, конечно, очень это название выбивает, потому что это - "Московия" для меня... Вообще "Треугольник" для меня "Москва". Потому что его Москва полюбила первой. Я говорю: "Синий альбом"! Вот крутота-то!", а они говорят: "Треугольник!" Ты ничего не понимаешь, вот где музыка!". А я говорю: "Какая ж там музыка? Там же стеб один". Я ж видел своими глазами, как они хохотали, до упаду просто, было смешнее, наверное, писать, чем слушать. Писали на "Штудере", у Тропиллы, на Охте, в Доме Юного Техника, было, это, наверное, осенью... И вот писали, писали... А у Бори - свои планы, пометки какие-то... Я пощелкиваю иногда; поговорили, поболтали, посмеялись. Потом... Боря садится за фоно, Тропилло пишет. Он делает несколько аккордов, а потом читает стихотворение: "Финская баня, когда ты сгоришь, город Париж", я уже не помню точно это стихотворение, оно очень смешное - и, к своему стыду, не знаю чье. Либо Гуницкий, либо Бродский. Кто-то из крутых... И это было так смешно! Короче, он все это сделал, а потом в конце взял еще несколько аккордов, а потом они эту пленку снимают, переворачивают и приплюсовывают на болванку ко всей этой общей схеме в перевернутом виде. Идет все это... потом звуки смешные, потом проходит "Арокс и Штёр". Слушалось все это великолепно.
А.Г. - А что ты думаешь по поводу того, что АКВАРИУМА больше нет?