Небольшой глоток: «Неплохо». Грея бокал ладонью, я подошел к окну. «Что неплохо? Все неплохо. Коньяк не подделка, жизнь вроде бы ничего — сытненькая. Конечно, звезду с неба не схватил…. А мог бы?.. Наверное. Просто другим чуть больше повезло с условиями, с родословной, со всем…. В принципе я тоже глаголом жгу сердца. Или мечу бисер?… Зато не на стройке зимой и летом. Ах, какие мы все мастера оправданий. А если и сознаемся в грехах, то с железной уверенностью о прощении». Еще глоток коньяку, чтобы прервать философские самокопания. «Это бабье лето виновато, что лезет всякое на ум». Лучше любоваться пейзажем. Когда ещё доведется пообщаться с природой. Из окна такой вид, что потянуло на лирику. Захотелось увековечить на бумаге что-нибудь такое, в японском стиле: «…На извилистой тропинке, отчего-то именуемой „жизненный путь“ мне снова повстречалась осень, в пестрой юбке и лоскутным пледом на плечах, с допотопным зонтиком и томиком стихов под мышкой. И опять она показалась милее, чем год назад…» Ну, почему? Почему в любую осень меня частенько охватывает грусть. И я, наверное, знаю почему. Осень. Увядание природы. Ещё стоит теплый день, но уже природа знает, что придется засыпать, умирать, на целую зиму. А многие, что сейчас радуют глаз или суетятся, создавая запасы, не переживут зимы. Всё как у человека. Он ещё здоров и полон сил, но появляется седина в волосах и паутинка морщин у глаз. И поневоле приходят мысли: «Зачем жил? Так ли? Всё ли сделал?» А сколько за жизнь наворочено! И только совестливая душа со стыдом вспоминает отдельные эпизоды прошлого. «Всё сделать бы не так! Тогда так не стоило говорить! Уйти вовремя, а в этом случае обязательно остаться!» Но всё в прошлом и до него не дотянуться. От таких мыслей повеяло безысходной тоской, как будто сквозняком дунуло в затылок. Прогоняя уныние — еще глоток хмельного напитка. Коньяк — дар солнца. Ты должен веселить. Вон за окном бабье лето — какая прелесть. Скоро заморосит, захолодает, потом заметет первым снегом и растает. Будет грязно, холодно и неуютно. А сейчас бабье лето отдает последнее тепло, словно жалея суетливых людей: «Берите, ловите теплые последние мгновения. Пользуйтесь моментом, пока не поздно».
Повинуясь этому зову, я раскрыл окно, впуская тепло в комнату. Вместе с дуновением ветерка в комнату влетел кусок паутины. «И почему её так много в теплые дни осени? Словно пауки сходят с ума и прядут, прядут, прядут. А может это только паучихи? Сучат, сучат лапками, плетя свадебные кружева. Спешат, словно женщины, которые не долюбили. Годы идут, идут. И надо успеть…» Тоска отпустила, освободив место грусти, сладковато-терпкой и невесомой, вызывающей из памяти неясные образы и даже звуки, созвучно которым послышалось тихое «ах». Где-то за спиной. Такое милое женское «ах», неуловимо знакомое. «Откуда? Бред! В доме никого нет.» Я обернулся — на кресле, вытянув ножки, сидела молодая женщина с моим (вторым) бокалом. Более изящной дамы я давненько не встречал — длинные пальцы, длинные лодыжки, худенькая, но не настолько, чтобы желание подменять жалостью. Прямое изумрудное платье на ней, с виду скромненькое, не по карману простой женщине. Доводилось видеть подобные в парижских магазинчиках. Прошел бы мимо, не заметил, если бы не ценники, пузырящиеся нулями.