— Батюшка, можно отнять у вас немного времени, но так, чтобы нам не помешали поговорить?
Я пригласил его к себе в дом. Мы уселись за тот самый стол, за которым когда-то пили с Асенькой чай, и Василий, немного помявшись, расстегнул свою объемистую черную сумку:
— Вы уж извините, если что не так. Давайте помянем мою девочку... — Он вытащил бутылку коньяка и коробку конфет. — Мы же с вами толком вместе и не выпили...
И мы принялись пить, учтиво угощая друг друга конфетами и подливая в рюмки. Неизбежно возвращаясь к одной и той же теме, толковали об удобствах выбранного для могилки места и о том, как лучше обиходить его. Василий деловито размышлял вслух:
— У меня отец кузнец. Я похожу по кладбищу — здесь есть образцы еще дореволюционной работы, — срисую и своими руками выкую крест. Асеньке надо легонький, чтобы ажурный, как кружева, и чтобы сквозь него воздух был виден...
Выпили еще, и участковый вдруг заговорил, как о глубоко затаенном, покашливая и покачивая головой:
— Тут такая история приключилась, даже не знаю, как и начать... Я потому к вам в гости и напросился. Асенька ко мне приходила... — Он опять, поперхнувшись, закашлялся и сглотнул. — Поехал вот в Москву после похорон — я учусь в нашей академии, заочно... Нужно было отсрочку от сессии взять. Ну, туда из области уже сообщили, и они вошли в мое положение, поставили автоматом зачет и отпустили домой. Еду я в электричке, и какое у меня состояние, сами понимаете. На ходу забываюсь и в то же время заснуть не могу. И не бодрствую, и не сплю, ориентиры не теряю, помню, где сойти, на какой путь перейти, но осознаю все как будто со стороны. Сижу на скамейке — вагон почти пустой — гляжу, как проносятся деревья, деревушки. Вот собака мелькнула, вот какой-то мальчишка с огорода побежал босоногий, вспрыгнул на крыльцо и в дом... А мы уже дальше мчимся, и я подумал: а что если и я так: прыг с подножки — и к моей Асеньке? Плохо мне было, понимаете, такая черная тоска взяла, что ей-богу, облегчением великим было бы убежать от всего этого. Перевел взгляд — и глазам не верю: Ася входит в вагон, по проходу ко мне приближается и садится рядом. Обращается ко мне с такими словами: «Папочка мой родненький, скажи маме, чтобы не плакала и не мучилась из-за меня, и сам не плачь, и оставь свои черные мысли. Мне там так хорошо! Я бы ни за что не хотела вернуться, хотя мне вас очень жалко...» Батюшки! Я даже чувствовал, как она гладила меня по руке! Очень легко, как перышками... «Обещай, — говорит, — что ничего плохо себе не сделаешь!» — «Обещаю, Асенька, ради тебя все, что ни скажешь, обещаю. Не буду думать ни о чем плохом, это я так, от усталости. Ты же знаешь, я сильный!» — говорю ей это, а сам плачу, потому что понимаю: не останется, вот еще мгновение — и уйдет, исчезнет, и думаю, как бы задержать это мгновение? Говорю: у нас клубника поспела... — а сам думаю: Господи, при чем здесь клубника, что я несу?! «Доченька моя, не уходи, побудь со мной еще...» Она качает косичками: «Не могу, нельзя... Папа, — говорит она, — еще моя просьба: подари батюшке чайник, у него чайника нет, пусть ему будет на память от меня». И ушла... Я не спал, все происходило наяву, поэтому вскочил, но вижу — нет ее нигде...