Она склоняется перед ним. Он восседает на троне, подобно драгоценному растению. Его одежды струятся строгими зелеными складками. Его красный головной убор собирает росу, как цветок.
— Лучше горсть с покоем, — говорит Соломон, — нежели пригоршня с трудом и томлением духа.
На царице Савской голубая накидка.
— Все труды человека, — говорит Соломон, — для рта его, а душа его не насыщается.
Царица Савская испытывает его загадками. Она беседует с ним обо всем, что заранее наметила, и Соломон отвечает ей на все вопросы, ничто не сокрыто от царя. И она говорит: «Все, что я слышала в своей стране о твоих деяниях и о твоей мудрости, — это правда».
Соломон смотрит на нее. Ее высоко поднятые волосы убраны под белое покрывало. Его брови склоняются к ней. Она преподносит ему золотой кубок. Левая рука царя вытянута вперед, она в центре картины, на золотом фоне остановившегося времени, ладонь повернута вверх, так что в ней могут собираться роса и воздух. Он не дотрагивается до кубка. Его рука будто парит в воздухе.
Приходят первые посетители — страстные любительницы музеев из чужих городов. Они приносят с собой мармеладный глянец своих завтраков, у них наручные часы, которые слегка отстают. Дамы прислушиваются к голосам эпох. Их улыбки ровны и робки. С каталогами в руках они перемещаются от картины к картине. Они листают каталоги, пока не найдут нужные номера, при этом золотые циферблаты их часов задевают раскрытые страницы. Дамы раскачиваются взад-вперед. Откашливаются. Сравнивают подлинник с уменьшенной копией в каталоге. Они ищут точку опоры на прогалине Средневековья. Они выясняют, где жили художники, кому они подражали, кто подражал им, как они смешивали краски, где висели их картины, страдали ли они от голода, что им удалось и какие стези проложили они для спасения мира.
Они ищут в каталогах, что следовало бы посмотреть. Они отмечают, на что не стоит обращать внимание. Ангелочки порхают вокруг них, как насекомые. У ангелов толстые щеки, и все они поют. Дамы чуть слышно подпевают.
Маат считает пылинки. По утрам, когда свет струится наискось, он видит, как пыль безмолвно затопляет картины. Она прикасается к лаку, проникает в трещины и щели, тяжелеет и опускается на пол, вздымается вверх от движений Маата, поднимается облачками над отопительными приборами и снова подлетает к успевшим за это время состариться картинам. Рука Соломона уверенно протянута вперед.
* * *
Когда Маат по вечерам клюет носом у телевизора, освещаемый голубоватым светом его экрана, он время от времени переворачивается с боку на бок. Постепенно боль начинает распинать его спину, и он приоткрывает глаза, чтобы понять, где это он. Он в своей комнате. На экране танцует надувной шар. Он прыгает прямо на Маата и извергает из себя различные ландшафты и сгустки пламени. Из него тихо выкатываются лимузины. Он идет дриблингом, как ему заблагорассудится, над головой ведущего. Иногда этот шар становится размером с Землю, потом опять делается маленьким, как точка схода на горизонте. Маат видит, как изменяются его цвета. Стремительно проносятся континенты: голубые моря и сверкающие горы, желтые пустыни и красные дыры, всевозможная жизнь под далекими небесами.