Волнистые попугайчики точат клювики о раковину каракатицы и чистят перышки. Они протягивают через клювы каждый ствол пера в отдельности, а затем снова сцепляют его со всеми остальными.
Отец настраивает спутниковую тарелку. Похожая на надутый парус, она мерцает в сумерках. Он регулирует ее до тех пор, пока изображение не становится четким, потом откидывается назад и расслабляется в отблеске телевизора. Он благодушно следит за серийным убийцей, чьи деяния прерываются рекламой. «Сейчас придет комиссар Хаммер», — восклицает он, когда на экране возникает маленький мальчик, требующий три упаковки боеприпасов. В телевизоре судьба, хватающая свои жертвы за шиворот, перехитряет даже дорожные щиты. Она составляет строгие цепи взаимообусловленных событий. Она не щадит никого и ничего. Явно удовлетворенный увиденным, отец зовет мать. «Под каждой крышей свои мыши», — комментирует она, коротко взглянув на экран, и уходит. Волнистые попугайчики клюют раскачивающееся круглое зеркальце, которое подвешено в клетке и показывает им их собственные головы. «Зимзаладим-бамба-заладу-заладим», — говорит один из них, но ни мать, ни отец не слышат этих слов из-за треска выстрелов, раздающихся на телеэкране.
Туман рассеивается. Матери чудится, что впереди на берегу стоит фосфоресцирующее голубоватым светом овечье стадо, а в центре его возвышается черный обелиск: пастух. Она озадаченно смотрит на это явление. Она протирает глаза, но ничего не меняется. Только тогда, когда мнимые овцы при ближайшем рассмотрении начинают пульсировать как включенные телевизоры, а черный обелиск посылать через море прожекторные сигналы, мать понимает, что ошиблась.
На разочарование она реагирует тихим пением.
«Когда промчался год, зимзаладим-бамба-заладу-заладам, когда промчался год…» — поет она строчку из полузабытой детской песенки.
Родители устали. Они оба зевают. На их лицах жизнь давно уже начала лепить маску, но их души, карданно засунутые в мешок с костями, все еще пытаются сохранить на плоту равновесие. Родители чистят зубы, везде гасят свет, оставив только ходовые огни, и отправляются на покой.
Ночь движется вперед. Засунув головки под крылья, спят в своей клетке попугайчики. Вышитая скатерть оберегает их сон. Погребенные под двумя огромными белыми пуховыми одеялами, лежат родители и пересчитывают ушедшие дни. Пока они считают, течение все дальше и дальше уходит от побережья и забирает с собой плот в открытое море. Ходовые огни постепенно уменьшаются, потом их поглощает тьма.
В 6.15 утра в спальне сорокатрехлетней Жанны Д. пищит будильник. Не сопротивляясь, она садится и быстро надевает подготовленные заранее тапочки. Она раздвигает шторы, открывает окна. Снаружи город, черноватый блок массивно нарезанных кубов, из недр которого проникает наружу шум движущихся автомобилей. Он ложится гранью перед этим окном, не касаясь его. Расчесывая волосы, Жанна Д. смотрит в зеркало комода. Она надевает через голову утренний халат и застегивается. Идет в ванную. Когда она включает свет и начинает мыть руки, ее лицо отражается в умывальнике: заспанное, отсутствующе качающееся. Она выключает свет и покидает ванную.